Любовь по-немецки - Мара Дорст

Перед самым отъездом случилось непредвиденное. У меня воспалился зуб. Причём одним визитом к стоматологу дело не обошлось. Лечение затянулось на полторы недели. Пришлось несколько раз перелечивать каналы, колоть антибиотики и ходить на физиопроцедуры. Билет в Германию, купленный сразу после получения визы, я была вынуждена обменять на другое время. Поездка в Германию вместо конца февраля была перенесена на начало марта. Йенс пришел в бешенство. Меня поразило то, что вместо сочувствия моей проблеме и элементарного пожелания скорейшего выздоровления, этот человек, якобы любивший меня, со злостью накинулся на меня с обвинениями в затягивании сроков и потере денег. «Вы можете вылечить ваш зуб и в Германии», – утверждал он, настаивая на том, чтобы я летела к нему с флюсом и не меняла первоначальный билет. Я была уверена, что это всего лишь слова и реальной помощи я в Германии не получу. Во-первых, моя страховка для путешествий покрывала только экстренные медицинские услуги, а во-вторых, я читала, что в Германии услуги стоматолога очень дорогие, и по полису самое большое, на что я могу рассчитывать с моим проблемным зубом, – это на то, что его просто удалят. Лечить каналы и глубокое воспаление мне бы никто не стал, хотя Йенс утверждал обратное. Когда я приехала в Германию, я убедилась, насколько я была права, не послушавшись моего мужа. Даже с элементарным бронхитом, который я заработала там после простуды, я не могла получить медицинской помощи по моей русской страховке. В кабинете врача нам заявили, что я «приват-пациент» и за меня надо платить деньги, чего Йенс, конечно, категорически не стал делать. А настоящую немецкую страховку я получила, кстати, только спустя три месяца после пребывания в стране.

Наконец, проблема с зубом была решена, и я отправилась в Германию. Это было 7 марта. Женский день 8 марта я должна была встретить уже в Бад Бодентайхе, принимая подарки и поздравления от моих немецких мужчин, которые меня уже заждались.

В аэропорту меня снова встречали в том же составе, что и в первый раз: Йенс и Удо. Только теперь мы добирались до дома не на машине, а на электричке. В России уже началась весна, поэтому я оделась довольно легко – в куртку и ботинки. Здесь же до сих пор лежал снег, и я пожалела о том, что не взяла хотя бы сапоги. В окно электрички я смотрела на унылый мелькающий за окном пейзаж и совершенно не чувствовала радости от того, что я снова вернулась. Не знаю почему. Может быть, моя интуиция уже подсказывала, что меня ничего хорошего тут не ждёт. Хотя никаких внешних признаков для беспокойства не было: Йенс и Удо были приветливы, а Йенс даже счастлив, во всяком случае радостно возбуждён. Все шло по плану. Вечером следующего дня в качестве подарка должен был прийти Карстен. Но мне было так тоскливо, и я спрашивала себя всю дорогу: зачем я еду сюда? Смогу ли я тут жить?

На следующее утро Йенс отвел меня в ратушу, где находилась мэрия, и прописал меня у себя. Это было необходимо для того, чтобы я имела статус официального пребывания в Германии. Отныне в наш почтовый ящик стали приходить письма для «фрау Авериной», и почтальон повесил табличку на ящике: фамилия моего мужа и через косую черту моя.

Я не меняла фамилию при вступлении в брак с Йенсом чисто из практических соображений. Смена фамилии потребовала бы обмена паспортов русского и заграничного и повлекла бы за собой ещё кучу дополнительной бумажной волокиты, что ещё больше затянуло бы процесс моего возвращения в Германию. Это не входило ни в мои планы, ни в планы Йенса, ни в планы Карстена. Поэтому решили оставить все, как есть.

Вечером примчался Карстен, и мы не могли оторваться друг от друга. Он постоянно шептал мне на ухо по-немецки «ишь либе дишь» и по-русски (видимо, выучил специально для меня) «я льюблью тьебья», порывисто сжимал меня в объятиях и не отводил от меня глаз, впрочем, как и я от него. Нам даже было позволено заняться любовью наедине в спальне, после чего Карстен воскликнул восторженно, сжимая мою грудь: «Ты моя! И это все моё!» Это было даже лучше, чем в ноябре. Все мои сомнения развеялись, я была счастлива. Полностью и бесповоротно. Как никогда в жизни. И я была уверена, что теперь так будет всегда. Я вытащила счастливый лотерейный билет.

17. Скорая помощь

Через всю правую грудь Карстена от подмышек до середины проходил шрам. Когда я увидела его впервые, я поинтересовалась, что это такое.

– У Карстена лет с двадцати установлен кардиостимулятор, – пояснил мне муж, – его сердце не может самостоятельно функционировать.

Я была поражена. Карстен не создавал впечатление больного человека; он вел очень активный образ жизни, постоянно ходил на тренировки в пожарный отдел и в «качалку», ездил на велосипеде, проводил бессонные ночи и к тому же курил. И он совсем не ограничивал себя в сексе. На работе у нас был начальник охраны с кардиостимулятором, так тот очень берег себя, не позволяя себе ничего лишнего. Когда я одевала короткую юбку, девчонки в отделе смеялись:

– Побереги Михалыча, его сердце может не выдержать такой красоты.

Поэтому я полагала, что для людей с такой проблемой любые волнения крайне опасны, я уже не говорю про активные физические нагрузки, в том числе и секс.

– Карстен должен был пройти плановое обследование еще два года назад, но он так и не сделал этого из страха перед врачами. Он играет со смертью, – сказал Йенс.

После этого я стала постоянно опасаться за жизнь моего возлюбленного.

Когда первый раз Карстен не пришёл в условленное время и не отвечал на звонки, это вызвало у меня панику. Так как раньше он никогда не нарушал своего слова и был относительно пунктуален, мне не могли прийти в голову никакие другие причины, кроме того, что с ним что-то случилось. Из рассказов мужа я знала, что однажды Карстен уже пережил клиническую смерть, когда его кардиостимулятор дал сбой. Тогда на вертолете скорой помощи его едва успели доставить в больницу в Ильцен. В нашей деревне не было больницы и не было иных врачей, кроме домашнего доктора, который обслуживал деревню в плановом режиме в будние дни. В серьёзных и экстренных случаях жители вызывали скорую помощь из Ильцена. Клиника также располагалась там. Поэтому, когда Карстен не пришёл и мы с мужем не могли ему дозвониться в течение трёх часов, я попросила Йенса поехать к нему домой и убедиться, что все в порядке. Йенсу пришлось признаться, что он не знает его адреса.

– Как, – удивилась я, – вы не знаете, где живёт ваш лучший друг?

Так вышла наружу очередная ложь моего мужа.

В итоге, я настояла на том, чтобы Йенс позвонил в полицию.

Как рассказывал потом Карстен в нашей гостиной (и я смущенно смеялась, испытывая облегчение что с ним оказалось все в порядке, и одновременно стыдясь своей паники), он пришёл с работы очень уставшим и решил прилечь на диване перед визитом к нам. Сон сморил его, а наших звонков он не слышал, так как телефон находился на беззвучном режиме. Проснулся он от того, что в его квартиру-студию ворвались полицейские, команда скорой помощи и его коллеги по пожарной службе, включая его группенфюрера, то есть начальника. Комичность ситуации придавало то, что Карстен спал, развалившись на диване, совершенно голым. Появившись у нас на пороге спустя полчаса после этого вторжения, Карстен был заметно раздражен, хотя старался не показывать этого. Он рассказал о том, что вся дорога к его дому была перекрыта полицейскими машинами и каретами скорой помощи.

– Я волновалась за тебя, – сказала я в свое оправдание и пошутила: – Женщины в России всегда разыскивают своих любовников с помощью полиции.

Все расхохотались, и инцидент был исчерпан.

Чтобы ситуация не повторилась, Карстен сказал Йенсу свой адрес и даже пригласил нас зайти в гости как-нибудь.

Что касается его здоровья, мои переживания