Эпоха героев - Нира Страусс

солнцем, перемежающимися с черепичными скатами цвета карамели. А на верхних уровнях, казалось, архитекторы соревновались между собой, кто построит самый высокий минарет. Одни были круглыми, другие — четырёхгранными; встречались и восьмигранные, с витражами всех закатных оттенков на каждой грани.

Но самым поразительным была растительность. Она была повсюду — яркий зелёный взрыв, контрастирующий с оранжевыми и сливочными тонами Анисы. По краям дороги, в углах особняков, свешиваясь с балконов, вьясь по акведуку, пересекающему цитадель и переносящему воду…

Красота этой части города оставила меня безмолвной и, одновременно, встревожила. Что-то здесь не сходилось.

Мэддокс уловил мой взгляд.

— Растения фальшивые. В Вармаэте ничего не растёт. Герцоги платили гроши лучшим мастерам гильдии, чтобы те создавали цветы и зелень, максимально приближённые к настоящим.

Это объясняло букет призрачных орхидей, висевший на подоконнике двухэтажного дома. Мне они достались с трудом: росли под землёй, и стебель появлялся только во время цветения. Разумеется, самые полезные травы всегда были самыми труднодоступными.

Я с неохотой полюбовалась акведуком. Мы как раз проходили под одним из его арок. Один конец уходил к каньону, другой терялся среди улочек цитадели.

— А вода?

— Из искусственного колодца под землёй. Он… был под контролем герцогов. У всех домов в цитадели есть доступ к нему.

Наверняка это был один из самых ценных ресурсов — обеспечить питьевую воду в пустыне Вармаэт должно было стоить целое состояние и труд сотен рабочих.

— А остальная Аниса?

Дома за пределами цитадели, рабочие кварталы, простой люд.

— Они получают воду из общественного колодца — за умеренную плату.

— Не пойми меня неправильно, но, похоже, герцоги заслужили быть свергнутыми, — проворчала я. — Откуда ты так много знаешь об этом месте?

— Часть моего образования как наследника трона. Кроме того, я был здесь однажды, в детстве, во время королевского визита.

— Вот тогда ты и познакомился с Волундом?

— Это был первый раз, когда я его увидел, — подтвердил Мэддокс, уклоняясь от обломка колонны, валявшегося посреди мостовой, — хотя Пвил и Абердин уже рассказывали мне об Инис Файл и предупреждали, чего можно ожидать. Волунд что-то подозревал и всё время держал меня в поле зрения. Он никогда не покидал Анису, тем более — Вармаэт. Он не лгал, говоря, что его семья присматривала за пустыней со времён войны; в той или иной форме они всегда были здесь. Но наилучшее положение удалось занять его прадеду.

— Что ты имеешь в виду?

— Он стал мажордомом герцога того времени, притворяясь, разумеется, человеком. Завоевал его доверие настолько, что фактически стал его правой рукой. Эта должность и «дружба» передавались по наследству, так что до недавнего времени Волунд был самым надёжным слугой Шарика Хайфайда. Хотя это мало что значит — герцог был чёртовым параноиком, а его жена — садисткой.

Я знала, что людей и Двор можно обмануть. Мне это удавалось, как и Мэддоксу, Игнасу, Сейдж и многим другим братьям по Братству, работавшим под прикрытием. Но удивило меня не это. А то, что такой вычурный, до абсурда высокомерный фэй, как Волунд, сумел убедительно изображать слугу перед герцогом.

Мне не нужны были доказательства или свидетельства, чтобы понять — легко и приятно это быть не могло. Я провела во Дворе всего три дня, во время Теу Биад, и уже подумывала о нескольких убийствах.

Это напомнило мне о том, что не давало покоя.

— Украшения на их лицах… у Волунда и Рана…

— Это гематит. Вся прислуга Хайфайдов была обязана носить их, чтобы убедиться, что среди них нет предателей. Этот приказ был введён после случая с королевой Дектерой.

У меня перехватило дыхание, когда я представила себе такую жестокость. Для человека боль ощущалась бы только в момент прокола и вставки украшения. Но для сидх… Потому они и гноились до сих пор.

— Почему они всё ещё их носят?

Мэддокс покачал головой, его лицо стало жёстким, как камень, окружавший нас. Глаза бегло сканировали всё вокруг, выискивая малейшее подозрительное движение.

— Не знаю. Очевидно, они сняли чары, скрывавшие их внешность, так что я не понимаю, зачем продолжать это самонаказание.

Самонаказание.

Это слово эхом прокатилось в моей голове.

Из изящных домов выходили не люди в шёлках и драгоценностях, а фэй всех возрастов. Они выглядывали из передних двориков, чтобы взглянуть на проходящий кортеж. Кто-то улыбался; кто-то выглядел настороженным, будто не знал, как себя вести. Все они показали свои черты. Ни один из них не вписывался в облик этих мест — арочные двери с золотыми ручками, бронзовые накладки с врезанными рубинами. Они сами казались чужими и неуютными в этих домах, будто не чувствовали права на это пространство — занятое у людей, которые либо всё ещё живы в рабочих кварталах, либо погибли несколько дней назад.

Все внимательно смотрели на нас с Мэддоксом. Двое маленьких фэй, лет шести, вцепились в юбку своей матери, глаза расширены — то ли от страха, то ли от изумления при виде крыльев и рогов Мэддокса. Из их лба тянулись тонкие веточки с буроватыми листьями, образуя нечто вроде венца. У их матери было то же самое — только сплелось с мшистыми волосами.

Во мне вспыхнуло противоречивое чувство: радость — видеть сидх свободными в человеческом городе, несмотря на всё, что случилось.

Особняк герцогов оказался ещё более впечатляющим, чем все рассказы в Реймсе. Его высекли прямо в стене каньона, и его стены, крыши и фасад были частью самого Деринкую. На глаз он занимал шесть или семь этажей, раскинувшись на половину скального обрыва.

Изысканные резные узоры покрывали каждый дюйм его песчаникового фасада — от земли до самых верхних карнизов, крыши, окон, ажурных балконов. Это было настоящее произведение искусства, самая большая и детализированная скульптура во всём королевстве. Вход в здание представлял собой массивный портик, выступавший на десять метров из стены каньона.

Мы вошли в атрий с синими плитками. Солнце уже почти скрылось за каньоном, собираясь подарить городу освежающую тень. Я уже вся взмокла от жары.

Мэддокс напрягся, заметив что-то сбоку от атрия, рядом со стойлами. Я проследила за его взглядом — и вся та хрупкая уверенность, которую я пыталась собрать в последние минуты, рассыпалась в прах.

Там, насаженные на длинные колья, были выставлены на солнцепёк несколько тел. Их кожа была обуглена, висела лохмотьями, сквозь одежду, когда-то дорогую, торчали кости. Отсюда были видны рваные раны, нанесённые ударами, и древесные колья, грубо вбитые в открытые рты.

Я остановилась на седьмом, осознав, что это был ребёнок. Или девочка, или мальчик.

За нашими спинами раздался голос Рана: