Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас

И происходит чудо. Я перестаю бороться и просто парю. Тяжёлое платье вздымается вокруг меня, воздух свистит у висков, а свет люстр превращается в сверкающую карусель. Это неземной танец, это полёт. Опасный, головокружительный, освобождающий.

Открыв глаза, я встречаю взгляд Виктора. Он смотрит на меня с задумчивым, нежным интересом.

— Вот видишь. — Его голос звучит приглушённо из-за грохота крови в ушах. — Ты способна на большее, чем думаешь.

— Это потому что вы практически несёте меня на руках. — Мой голос срывается от непривычного напряжения и странного восторга.

— И всё же ты не сопротивляешься, — хмыкает он. — Раньше… ты бы уже настояла на своём, попыталась вести и в итоге уронила бы нас на пол.

— Потеря памяти… — осторожно начинаю я, ловя ритм и позволяя ему вести себя через очередной виток. — Как думаете, она действительно может так изменить человека? Стереть всё, чем он был?

Мой вопрос, полный скрытого смысла, который понимаю только я, заставляет Виктора на мгновение задуматься.

— Я не врач, но видел, как раны меняют людей. И не только физические. Иногда удар по памяти… он стирает не только плохое. Он уносит с собой и всё хорошее. Все причины, по которым человек стал тем, кем он является. Оставляет лишь чистый холст. — Он шокирует меня своей проницательностью, говоря не о медицинском факте, а о метафизической трансформации. — И тогда… да. Тогда может родиться кто-то совершенно иной.

— Может, это и к лучшему, — отшучиваюсь я, пытаясь скрыть внутреннюю дрожь. — Для меня это всё впервые. — Виктор кружит меня, и на его губах появляется чуть кривая, но по-настоящему тёплая улыбка.

— Что ж, должен признать, — говорит он, притягивая меня чуть ближе, чтобы увереннее провести под рукой другой пары, — эта первая попытка… Ты определённо интереснее оригинала. Стала… тише и глубже. В твоих глазах есть мысли, а не просто капризы.

Его откровенность вызывает у меня почти счастливый смех, который я ещё не слышала от себя, как очнулась в этой реальности.

— Погодите, — говорю я, всё ещё смеясь. — Когда мои воспоминания хлынут обратно, вы будете первым, кто попросит вернуть всё обратно.

— Сомневаюсь, — качает головой Виктор. — Некоторые изменения… они идут только на пользу.

Мы продолжаем кружиться в танце, и с каждым тактом мелодия всё сильнее овладевает мной, вытесняя страх. В этом вихре, в надёжных руках партнёра, я на мгновение забываю, кто я, откуда и зачем здесь. И в этот миг полного забвения я чувствую знакомый взгляд на себе.

Киллиан стоит у края паркета, неподвижный, как изваяние. Его тёмный костюм резко контрастирует с яркими нарядами окружающих. Он смотрит на нас с удивлением. На мою руку в руке Виктора. На лицо, вероятно, всё ещё озарённое улыбкой. На лёгкость, с которой я следую за его другом в этом вальсе.

Музыка словно затихает. Звуки приглушаются, краски блёкнут. Весь мир сужается до этой неподвижной фигуры и его пронзительного взгляда.

Виктор, почувствовав моё напряжение, замедляет движение и тоже поворачивает голову. Но, увидев Киллиана, не отпускает меня. Напротив, его пальцы слегка сжимаются, словно в молчаливой поддержке.

Глава 21

Музыка замирает в изящном аккорде, но тишина, наступающая вслед, оказывается громче любого оркестра. Моя рука всё ещё лежит в ладони Виктора, его пальцы не спешат разжиматься, словно предлагая опору перед надвигающейся бурей.

Киллиан пересекает зал, не обращая внимания на раскланивающиеся пары и заискивающие взгляды. Его походка размеренная, каждый шаг отдаётся глухим стуком в висках, хотя на самом деле он движется бесшумно.

— Рад видеть, что вы развлекаетесь, — произносит он. Голос ровный, вежливый, но в нём нет ни капли тепла. Взгляд скользит по нашим соединённым рукам, и что-то мелькает в глубине, слишком быстро, чтобы я смогла разобрать. — Виктор, мне требуется твоя помощь. На несколько минут.

Виктор хмуро кивает, его лицо становится напряжённым, деловым. Он наконец отпускает мою ладонь, и она тут же остывает, лишаясь его тепла.

— Конечно, — коротко бросает он, но перед тем как развернуться, смотрит на меня. В глазах читается предупреждение и… что-то похожее на извинение. — Будь осторожна.

— Это ненадолго. — Выражение лица Киллиана не меняется, но в нём появляется отеческая снисходительность, которая обжигает сильнее открытого гнева. — Мы скоро отправляемся домой. Алисия, если хочешь, составь компанию дамам.

Он поворачивается и уходит, не дожидаясь ответа, абсолютно уверенный, что его распоряжение будет исполнено. Виктор, бросив на меня последний беглый взгляд, следует за ним. А я остаюсь одна посреди зала, чувствую на себе десятки любопытных, оценивающих взглядов.

Составь компанию дамам.

Словно я ребёнок, которого нужно занять, пока взрослые решают важные дела.

Я медленно направляюсь к группе женщин, сидящих у высоких окон. Их наряды стоят целое состояние, а причёски — произведения искусства, но глаза выдают скуку и жажду новых сплетен. Я улавливаю обрывки фраз, и моё имя, произнесённое со сладковатым ядом, заставляет меня замедлить шаг.

— … просто удивительно, как она держится после такого… недомогания, — говорит одна, веером прикрывая полуулыбку. — Хотя с её репутацией, это вряд ли кого-то удивляет.

— Репутацией? — подхватывает другая, её тонкий нос дёргается от возбуждения. — Милая, после истории с Еленой о репутации Крыловых можно забыть. А этот новый брак… Говорят, старик на смертном одре умолял сына жениться на ком угодно, лишь бы продолжить род. Видимо, взяли первую попавшуюся из приличной, но обедневшей семьи.

Моя кровь холодеет. Елена. Первая жена. Тайна, которую я никак не могу разгадать.

— Ну, не совсем первую, — вступает третья, пожилая дама с лицом, напоминающим высохшее яблоко. — Говорят, у Киллиана Крылова были свои причины. Деньги помогли её семье спасти имущество. А сам он… — она понижает голос до шёпота, который прекрасно слышен в радиусе трёх метров, — он с тех пор, как похоронил Елену, совсем свихнулся. Целыми днями в своей библиотеке с этими странными механизмами. Колдует, говорят. Или с ума сошёл от горя.

— А этот Верский, Виктор, — фыркает первая, — его верный пёс. Всюду следует за ним. Прикрывает все его чудачества перед светом. Настоящая собачонка на поводке.

Они смеются, эти разряженные куклы, над людьми, чью боль я видела в старых хрониках, и над тем, кто только что с такой бережной осторожностью учил меня