Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас

— Зависть — отвратительная черта, сударыня. Она проступает сквозь самый дорогой фарфор, — дословно цитирует меня Киллиан своим низким, бархатным баритоном. Но он утрирует интонации, передразнивая и меня, и взбешённую даму. Это настолько неожиданно и так не вяжется с его обычным образом, что у меня перехватывает дыхание. — Довольно метко, надо признать.

Виктор смотрит на него с открытым ртом. Его ярость натыкается на непробиваемую стену и начинает буксовать.

— Ты… ты совсем спятил! — выдыхает он наконец. — Я тут разрываюсь, пытаясь сохранить лицо и для тебя, и для неё, а ты… ты устраиваешь цирк! И ты! — он снова переключается на меня. — Ты что, не понимаешь, что нельзя просто так…

— Говорить правду? Защищать честь семьи? — отбивает упрёки друга Киллиан. — Пожалуйста, просвети нас. Каков следующий пункт в твоём бесконечном списке «нельзя»? Дышать без твоего разрешения?

Я не могу сдержаться, издав короткий выдох, затем сдавленный смешок. Абсурдность ситуации окончательно добивает меня. Всего час назад я дрожала от страха в оранжерее, потом парила в вальсе, затем разносила в пух и прах светских львиц, а теперь сижу в тряской карете и наблюдаю, как двое взрослых мужчин — аристократ и военный — ссорятся, как школьники, из-за моего поведения. И один из них, самый мрачный и замкнутый, вдруг начинает клоунаду.

Мой смех прорывается наружу, и я прикрываю рот рукой, но плечи предательски трясутся.

Виктор замирает, уставившись на меня. Его гнев, кажется, тает под воздействием этого неожиданного звука. Он смотрит на мои трясущиеся плечи, на мои глаза, наполненные слезами смеха, затем переводит взгляд на Киллиана, который теперь откровенно улыбается чуть кривой, но беззлобной улыбкой.

И вдруг Виктор тоже начинает смеяться. Сначала это просто хриплый выдох, затем короткий, бархатный смешок. Он откидывает голову на спинку сиденья и проводит рукой по лицу.

— Чёрт возьми, — произносит он, и в его голосе слышится скорее усталое облегчение, чем ярость. — Вы оба сведёте меня в могилу. В один прекрасный день. Я это знаю.

Напряжение окончательно растворяется. Карета катится по тёмным улицам, а внутри царит уже не враждебная тишина, а комфортное молчание. Я перевожу дух, остатки дрожи уходят, сменяясь странной, глубокой усталостью и… удовлетворением.

При входе в особняк как провожал, так теперь и встречает нас старый дворецкий Филипп. В тишине вестибюля он стоит у высокой вазы, почти сливаясь с гобеленом на стене. Он не двигается, а его тонкие руки сложены перед собой, поза выверена до миллиметра. Филипп всегда наблюдает, как незримый фундамент дома Крыловых, такой же прочный и безмолвный.

Тёмные глаза дворецкого лишены всякого выражения, скользят по мне с вежливой отстранённостью слуги. Но я чувствую под этим взглядом нечто иное. Он сопоставляет. Каждый мой шаг, каждое слово, неосторожный смех, всё это фиксируется в его бесстрастной памяти. Филипп — живой архив особняка, хранитель всех его ритуалов.

Хочу поговорить с ним. Он знает всё. О прошлом Киллиана. Об Алисии. О Елене. Филипп был свидетелем всех событий изнутри, оставаясь невидимой тенью. Но он самый недоступный. Его преданность прежнему хозяину — закон, высеченный в камне.

Заговорить с ним напрямую, попытаться вытянуть информацию — безумие. Но нужно рискнуть и найти предлог. Что-то такое, что позволит мне коснуться прошлого, не вызывая подозрений. Но как создать такой случай с человеком, который сам появляется лишь тогда, когда это необходимо для порядка? Которого практически невозможно застать врасплох!

Я киваю ему, формальный жест хозяйки. Он в ответ чуть склоняет голову в идеальном, безжизненном поклоне. Ни на миллиметр не отклоняясь от предписанной роли.

* * *

Час спустя мы сидим за ужином в малой столовой. Огромный стол кажется менее пугающим, когда нас трое. Приглушённый свет канделябров отбрасывает тёплые блики на полированное дерево и хрусталь бокалов.

— Значит, «отвратительная черта, проступающая сквозь фарфор», — произносит Виктор, поднимая бокал с вином в мою сторону, и смотрит с лёгкой издёвкой, растянув губы в уже привычной усмешке. — Признайся, ты репетировала эту фразу перед зеркалом?

— Это пришло спонтанно, — пожимаю я плечами, пытаясь скрыть смущение и сохранить достоинство, но уголки губ предательски подрагивают. — Видимо, дар.

— Дар, — фыркает Виктор, но беззлобно. — Называй как хочешь. Я минут пять не мог прийти в себя. У тебя очень смертоносный взгляд, знаешь ли. Прямо как у…

Он замолкает, бросая быстрый взгляд на Киллиана, но тот лишь отрезает себе кусок мяса, сохраняя невозмутимое выражение лица.

— Как у кого? — интересуюсь я.

— Неважно, — отмахивается Виктор. — Главное, что сработало. Старая Орлова, кажется, ещё долго не сможет прийти в себя. Я видел, как она уезжала вслед за нами, её карета чуть не перевернулась от скорости.

Мы смеёмся, и даже Киллиан издаёт короткий, сдержанный звук, похожий на смех.

— А ты. — Виктор указывает на него вилкой. — Стоял там, как изваяние, и смотрел с видом довольного кота. Я чуть не поседел, пока ждал, когда ты вмешаешься.

— Зачем? — Киллиан откладывает нож и вилку и делает глоток вина. Его взгляд встречается с моим через стол. — Она справлялась лучше, чем любой дипломат. Иногда грубая сила — лучший аргумент.

— Это не грубая сила! — восклицаю я, но без прежнего жара. — Это… справедливость.

— Называй как хочешь, — повторяет Виктор, и его улыбка становится шире. — В следующий раз, если захочешь вершить справедливость, предупреди. Хочу видеть это с первых рядов.

Мы продолжаем ужин в этой неожиданно лёгкой атмосфере. Они делятся какими-то старыми, безобидными воспоминаниями о балах прошлых лет, я осторожно задаю вопросы, и они отвечают, уже без прежней настороженности. Это не притворство, не игра. Это просто три человека, разделяющие трапезу после долгого и насыщенного дня. Просто… друзья?

Когда ужин подходит к концу, я чувствую приятную усталость. Поднимаясь по лестнице в свои покои, я слышу за спиной их приглушённые голоса в холле. Виктор что-то говорит, и Киллиан снова коротко смеётся.

Дверь в мою комнату закрывается, и я прислоняюсь к ней спиной. Сегодняшний вечер мог обернуться катастрофой.

Возможно, не всё потеряно, и в этом чужом мире есть место не только для страха и тайн, но и для чего-то настоящего. Для неловкого, но искреннего застолья. И зарождающегося понимания.

Глава 23

Сон бежит от меня, как преследуемый охотником зверь. За закрытыми веками снова