Невинные заметки - Ника Светлая

8

– Я Николь Арманн, и я пришла к Максу. – Вышагиваю уверенной поступью по приемной Макса прямо к двери в его кабинет. Его помощница в вишневом брючном костюме вскакивает со своего места и бросается ко мне, размахивая руками. Она почти кричит, что заходить внутрь ни в коем случае нельзя, потому что у директора важная встреча.

– Знаю, что у него много важных дел и совещаний, но мне все равно, он примет меня немедленно. – Иду напролом и готова снести стену, чтобы попасть в кабинет. Но, к счастью, этого не потребовалось, Макс даже не запер дверь. Уверенно врываюсь в кабинет, оставив девушку снаружи, и предусмотрительно закрываю дверь на замок. С той стороны слышатся стуки и угрозы, но после слов «вызову охрану» голос смолкает. Буквально секунду стою лицом к двери, собираясь с духом. Мой запас смелости иссяк. «Я – Николь Арманн» – эта мантра придает мне сил.

– Чего вам угодно, Николь?

Я разворачиваюсь, тот же мрачно-черный кабинет, гладкий потолок, темный шкаф с подсветкой, какие бывают в барах. Я не заметила тогда кожаного диванчика в стороне, где сейчас сидят Макс и его новая спутница. Вчера, кажется, была блондинка, сегодня – другая девушка, с длинными и черными как смоль волосами.

– Вы нам помешали, разве не видите?

«Соберись, Николь, вспомни, зачем ты сюда пришла: поставить точку», – приободряю себя.

– Вы заканчивайте, а я подожду. – Из-за волнения холодный тон мне не удается.

– Чего тебе надо? – Макс бросает эту фразу, как кидают кость бродячей собаке.

В ответ я только улыбаюсь, и Макс начинает злиться.

– Не видишь, у меня важное совещание! – После этих слов брюнетка ухмыляется. Лучше бы она этого не делала. Ее поведение подстегивает меня стать еще более дерзкой. Я демонстративно устраиваюсь поудобнее в кресле и откидываюсь на спинку, закинув ногу на ногу. Мы пристально смотрим друг другу в глаза. Видимо, Макс читает все в моем взгляде. Девушка чувствует напряжение, сбрасывает со своей руки его ладонь и говорит, что зайдет позже.

Макс шумно выдыхает и не спеша возвращается за стол. Он разваливается в своем высоком кресле и нервно проводит рукой по волосам.

– Зачем пришла? – его голос похож на львиный рык.

– Как грубо! И это после всего, что между нами было? – держу оборону.

– Ты приползла сюда, чтобы вымаливать продолжение? – каждое слово как удар. Но я терплю, я должна выиграть эту битву.

– Что с тобой не так, Макс? Почему ты так поступаешь? – отклоняюсь от плана, мне нужно было просто сказать, чтобы он при каждой встрече не пытался меня унизить. Чтобы мы просто забыли о существовании друг друга, не замечали, не реагировали, а главное – не мешали другу спокойно жить.

– Не принимай на свой счет, я такой со всеми.

– Пользуешься женщинами и бросаешь их? У тебя когда-нибудь были серьезные отношения?

– Решила устроить мне сеанс психоанализа? – Макс наигранно смеется, а я так завелась, что уже не могу остановиться.

– Просто пытаюсь тебя понять, что тобой движет, отчего ты такой злой, нет, неправильно, отчего такой несчастный. Разбитое сердце? Неудачный роман?

Макс ухмыляется, подходит к бару, наливает в стакан воды и возвращается за стол.

– Попкорн и кола подошли бы больше, но это все, что есть, – он поднимает стакан, словно чокается со мной. – Но ты продолжай.

– Ты когда-нибудь любил? По-настоящему, без этих игр, искренне, до мурашек и головокружения? – напираю и внимательно изучаю каждый жест Макса. Он держит стакан и прожигает меня взглядом. Он знает, что я хочу сказать, и ему это не нравится.

– Или стоит спросить иначе. Тебя когда-нибудь любили?

Макс не меняется в лице, не выходит из себя, но медленно вытягивает руку вперед и громко ставит стакан на стол. В его глазах грозовые тучи.

– Проваливай, – говорит он медленно, не скрывая неприязни. Мне стоило молчать и ничего не говорить, не задевать его за живое, не ранить, не тревожить вулкан, с которым не смогу справиться. Стоило оставить все как есть и не приходить сюда вовсе. Мне нужно уходить немедленно, но я сижу не шелохнувшись. «Беги!» – кричу себе, но ноги неподвижны.

– На бале ты выглядела потерянной и скованной. Жалкое зрелище, достойное только презрения. Все твои мысли на лице: что тогда, что сейчас. Я видел, как ты пыталась быть сильной, а такая Николь меня забавляет и заводит. Наблюдать за тобой – особое удовольствие, ведь, когда я рядом, ты снова теряешь контроль, превращаешься в тряпку. – Макс умеет убивать все хорошее вокруг желчью своих речей. И за одну минуту меня кидает от сочувствия к ярости, а потом от ярости к обиде. Ему наконец удалось выбить почву у меня из-под ног. Я ведь пришла предложить мир, а в итоге нанесла удар и получила ответный. Но моя интуиция подсказывает, что это не последняя наша встреча.

Проходит несколько дней, и они не приносят ничего нового. По всем фронтам тихо, никто не объявляет войны и не тревожит моего покоя. Но в душе у меня поселяется беспокойство. Временами прокручиваю прошедший разговор с Максом и думаю, что немного перегнула палку. С другой стороны, он был, как всегда, безжалостен, считает меня заводной игрушкой. Пока строю из себя недотрогу, он играет со мной. Стоит мне самой пойти к нему в руки, как его интерес пропадает. Это жестоко, и я чувствую такую досаду внутри, которая лавой выжигает раны на моем сердце. Но злюсь я не на него, а на себя, потому что допустила все это. Понимаю, что самоедство до добра не доведет, и снова переключаюсь на Макса, пытаюсь понять, что им движет. Стоит мне посмотреть на него с другой стороны, как тут же проникаюсь к нему сочувствием. Для этого всего-то потребовалась пара десятков статьей о нем и его семье за все годы их известности.

Родители Макса развелись при самых неприятных обстоятельствах, когда ему было двенадцать лет. При рождении мать назвала его Максимилианом, уже позже, повзрослев, он сократит свое имя до четырех букв и никому не позволит впредь называть себя полным именем. В паре старых газет я нашла подробности развода: отец бил мать, она не выдержала и ушла, но сына с собой забрать не смогла или не захотела. В итоге женщина уехала за границу и больше не возвращалась, а ребенок долгие годы жил и взрослел рядом с жестоким родителем. Отец не умел любить, но умел зарабатывать деньги и смог научить сына только этому.

Представляю ребенка с каштановыми волосами и с глазами, полными ужаса, худое, словно тонкая трость, тело мальчишки, которое содрогается от