Фронтовой дневник княжны-попаданки - Валентин Денисов

— Что ж, Анастасия Павловна, дела-то ваши поважней моих чувств получаются. Да я сдаваться не привык. Зайду за вами сегодня же вечером. Так и знайте!

Раскланявшись, он уходит. И, судя по его походке, остается он в весьма неплохом расположении духа.

Что совсем нельзя сказать про меня.

Конечно же подход Кадира мне нравится. Мужчина знает чего хочет и всеми способами стремится это заполучить. Вот только я-то думаю о другом!

Ума не приложу, что случилось с Владимиром Георгиевичем. Вроде не ранен он, в полном здравии. Да и я никаким образом не обижала его. Напротив, это я обидеться могла бы, что без предупреждения сбежал.

Но ведь нет, ведет себя, как сухой чурбан и вида не показывает, что под ручку с ним гуляли. А ведь найти обещал!

— Что ж, Анастасия Павловна, прошу присоединиться к нашей работе, — приобнимает меня Серафим Степанович. — А от турка этого подальше вам держаться советую. Больно складно он говорит, да что на деле выйдет, одному Богу известно.

— Спасибо за совет, — киваю ему в знак благодарности. — Раненые для меня важнее любого князя. Не говоря уже о чужеземце.

— Оно и похвально, — мужчина убирает руку и идет в сторону палаты. — Прошу вас за мной последовать. Нам предстоит провести операцию, а таких золотых рук, как у вас, Анастасия Павловна, я никогда не видывал.

— Ой, влюбился! Ой, ревнует, — тихонько хихикает Марфа Ивановна. — Знала ведь, что по вкусу вы ему пришлись.

— Да ладно вам сочинять-то, — отмахиваюсь я. — Не нравлюсь я ему. Женат ведь.

На самом деле, не вижу я в глазах нашего врача особых чувств. Разве что нежность да забота и те скорее направлены ко мне, как к дочери, а не как к женщине.

— И то правда, Марфа Ивановна, — присоединяется Аглая. — Нечего честное имя Серафима Степановича порочить.

— Да разве ж я порочу кого? — дуется та. — Я же с вами соображениями своими делюсь. А коли не хотите, так и не буду с вами ничем делиться.

— Да вы делитесь, сколько желаете, — приобнимаю я ее. Не хочу на пустом месте ссору разводить. — Да только не нравлюсь я ему. Видно же.

— А коли не нравитесь вы ему, Анастасия Павловна, — улыбается Марфа Ивановна, совершенно не выказывая никакой обиды, — так я ему по вкусу попробую прийтись. А что? Мужчина он видный, а на фронте знаете что? На фронте всякое бывает. Чего уж молодости-то попросту пропадать?

Задрав нос, Марфа Ивановна уходит в палату, следом за Серафимом Степановичем. Да и мы с Аглаей, переглянувшись, направляемся за ней.

В конце концов, у всех своя жизнь. Мне и самой еще с двумя мужчинами разобраться предстоит. И что-то подсказывает мне, что это будет непросто.

Глава 27 Предупреждение

С ранеными работаем до позднего вечера. Несмотря на большое число врачей и сестер милосердия, собранных в импровизированном госпитале, нуждающихся в помощи все равно слишком много. И тяжесть ранений у некоторых из них очень серьезная.

К моему удивлению, теперь Серафим Степанович дает мне больше свободы. Он позволяет не только обрабатывать раны, но и самостоятельно зашивать их.

Впрочем, это не обходится без последствий.

Если работать с марлями и салфетками, не прикасаясь к ране, вполне возможно, то проделывать то же самое с ниткой и иголкой уже куда сложнее.

То и дело я касаюсь ран и в местах моих прикосновений они тут же начинают затягиваться. Кожа восстанавливается так быстро, что я с трудом успеваю отнимать руку.

К счастью, все раненые с которыми я работаю, находятся либо без сознания, либо в бреду. Они не видят, что происходит и никому не могут об этом рассказать.

Но мне самой невероятно жаль, что я сама не могу заявить о своей способности. Я знаю, что люди не примут ее. Сочтут меня за ведьму или психически нездоровой. А ведь теоретически, я могла бы исцелить всех раненых. Могла бы спасти тысячи жизней!

Но я боюсь даже тайком применять свой дар. Дар, в настоящих реалиях больше похожий на проклятие.

— Ну что, Анастасия Павловна, умаялись? — Серафим Степанович подходит ко мне в момент, когда я только заканчиваю зашивать очередную рану.

От неожиданности вздрагиваю и касаюсь самого края шва. Кожа в этом месте тут же затягивается и становится, как новенькая.

К счастью, я успеваю отдернуть руку прежде, чем произойдет непоправимое.

— Очень устала, Серафим Степанович, — киваю ему, надеясь, что мужчина не заметил изменений. — Давненько я так сильно не уставала.

— Оно и понятно, — врач осматривает сделанный мной шов и, прицокивая, качает головой: — И где же вы так хорошо шить-то научились? Что ни шов — то произведение искусства!

— Так бабушка меня шить-то учила, — вспоминая славу княгини Стырской, пытаюсь списать свой навык на нее. — Давала, было дело, два куска телячьей шкуры и шей говорит…

— Слыхивал я про Агриппину Филипповну, — почему-то в голосе Серафима Степановича звучит недовольство. — Не понимаю я ее способы излечения болезней. То, что наука выдумала, да на практике врач до ума довел, лучше любого народного средства будет. Но о вашей бабушке я только хорошее слыхивал. Видать умеет и знает, раз практикует.

— Умеет, — подтверждаю я, не имея ни малейшего понятия, действительно ли это так.

— Вижу, что умеет. Эвон она как внучку-то обучить смогла. Глаз нарадоваться не может! — Серафим Степанович переводит на меня взгляд и широко улыбается. — Ступайте отдыхать, Анастасия Павловна. Завтра-то проще не будет.

— Спасибо, Серафим Степанович, — киваю мужчине и спешу покинуть палату.

Насколько я помню, сегодня вечером мне особо отдохнуть не придется. Ко мне должен прийти Кадир и в том, что мужчина захочет совершить прогулку я не сомневаюсь.

Не уверена, что стоит доверять пылким словам моего горячего южного поклонника, но и не верить ему без оснований я тоже не могу. В конце концов, он же открыто, при всех заявляет о своих чувствах, а не делает это втайне.

На улице уже темно. Местность здесь освещается не так хорошо, как в палаточном городке. Костров здесь нет и идти до дома приходится практически вслепую. Только звезды хоть как-то освещают путь.

Узкая дорожка, пролегающая мимо