Мятежник - Вита Марли

я, и он улыбнулся. Не победной, не хитрой, а какой-то совершенно искренней, трогательной улыбкой, от которой защемило в груди. Он медленно опустился на одно колено, не отрывая от меня взгляда. В фиалковых глазах плескалось обожание, такое явное, такое неподдельное, что у меня перехватило дыхание.

Он медленно расшнуровал обувь, помог разуться, затем поставив мою ногу себе на колено и принялся целовать ступню. Каждый его поцелуй обжигал кожу, но не огнем страсти — теплом благоговения. Словно я и вправду стала богиней, которой он поклонялся. Он провёл языком по подъёму стопы, затем перешел к щиколоткам, задирая штаны и поднимаясь выше, к коленям, осыпая мои ноги нежными прикосновениями губ. Я не знала, куда деть руки, как себя вести. Стоять неподвижно казалось кощунством, но и прервать этот странный ритуал я не решалась. Не хотела. Словно завороженная наблюдала за ним, за тем, как его пепельные волосы касались бледной кожи моих ног. Как падал свет на его антрацитовую грудь. Как качнулся возбуждённый член.

То, что он делал, в Ливеноре назвали бы извращением. Такое внимание было мне чуждо, но оно пьянило, дарило наслаждение.

Я робко провела ладонью по его волосам. Подобно шёлку они оказались тонкими и мягкими, а по бокам — короткими и колючими. В ответ Эолис потёрся о мою руку, словно требующий ласки кот.

— Можно, моя королева? — потянулся руками к поясу штанов, прося разрешения раздеть меня и от этого обращения прогарцевали мурашки.

Звякнула пряжка ремня, зашуршала ткань и брюки, которые были мне велики, сползли на пол. От рубашки я избавилась сама. Теперь фиалковые глаза изучающе скользили по моему телу снизу вверх. Этот взгляд возносил меня на пьедестал, делая чем-то большим, чем просто женщиной.

— Совершенна! — улыбнувшись, дроу подал мне руку и пригасил на мягкое ложе.

Мех коснулся кожи.

Эолис скользнул рядом, не касаясь, лишь обдавая горячим дыханием. Затем кончиками пальцев очертил линию плеч, медленно спускаясь к груди. Каждый его жест был выверен, наполнен трепетом и благоговением.

И поцелуев было много, как я люблю.

Он стелил дорожку от шеи к груди, ласкал языком сосок, а после не забыл уделить внимание его близнецу. Спустился ниже, покружил вокруг пупка, а потом ещё немного…

В голове промелькнула вздорная мысль. Пугающая, но сладкая. Может быть он, не обременённый приличиями, сможет поцеловать меня ещё ниже…?

По старой привычке я напрягла спину и втянула живот.

— Почему ты так напряжена? — вдруг, отстранившись, спросил он. — Что-то не так? Скажи, как тебе нравится и я сделаю.

Он заметил. Заметил, как застыла в красивой позе, боясь пошевелиться. Для него.

— Мне хорошо, — ответила я, смущаясь. — Но если совсем расслаблюсь, моё тело уже не будет так совершенно, как ты говоришь об этом.

Эолис навис надо мной, заслоняя свет, и его фиалковые глаза горели нескрываемой страстью. Он нежно провел рукой по моему животу, опускаясь к развилке бедер, и я невольно выгнулась навстречу его прикосновениям.

— Занятие любовью не подразумевает эстетики, моя Гвилисс, — пальцами коснулся нежной плоти у меня между ног. — Этому занятию сопутствуют шлепки, всхлипы, стоны и прочие непристойные звуки. — Принялся кружить вокруг входа, ласкать нежный бугорок. — Волосы липнут, лезут в рот, тела потеют. Ты совершенна, просто потому, что это ты. Не думай ни о чём, моя королева. Позволь себе заблудиться и скажи мне только одно — как ты хочешь, чтобы я поклонялся тебе сейчас?

Интимный дебют, или даже последующие разы, часто скованы ограничениями. Стеснение мешает озвучить желания. Боязнь показаться странным подавляет спонтанность. Напряжение не дает раскрыться. В итоге, первая близость, не важно первая ли вообще, редко приносит удовольствие.

Но рядом был мужчина из чуждого мне мира. Он не боялся говорить со мной о том, о чём я не могла вести беседу даже с самыми близкими. Не требовал хорошего тона и даже сейчас просил меня забыть обо всём, кроме его ласк.

То, что творил Эолис руками заставило меня поскуливать. Я почти не слышала его поучительный монолог, двигая бёдрами навстречу. Расслабилась, как он и просил.

В этом расплавленном мареве, я, обожающая поцелуи, рискнула сказать ему о своей смелой фантазии, на которую он сам же меня и вдохновил. Ахнув от ласк, шепнула ему прямо в губы:

— Хочу, чтобы ты поклонялся мне своим… языком.

Глава 26

Я знала, что Эолис не оскорбится. Даже бровью не поведёт. Он был открыт к экспериментам и настойчиво тянул меня за собой. Полагаю, в Ливеноре такие ласки находились под негласным запретом. Предложи я подобное Альверону, он бы…

Нет!

Не хочу о нём вспоминать в этот блаженный час. Нет, нет и ещё раз нет. Вон из моей памяти, все вон!

На мой ответ Эолис отреагировал мгновенно. Его глаза вспыхнули лиловым пламенем, и он, словно хищник, получивший разрешение на охоту, провел дорожку из поцелуев от шеи вниз по ложбинке между грудей, а потом и дальше. Мир сузился до точки, где его горячее дыхание ощущалось на моей коже, а пальцы играли мелодию нарастающего безумия.

В этот раз поцелуи были спешные, смазанные. Он торопился низложить себя до положения добровольного слуги и выполнить мой «приказ».

Каждый выдох обжигал, каждое касание вызывало сладкую дрожь. Меня всё ещё сковывал стыд, но он целовал с таким упоением, с таким сладким стоном, — мужчины тоже умеют стонать? — что я отважилась отпустить. Отпустить всё. Мысли, страхи, невольные сравнения, установки, заложенные воспитанием.

Его язык ласкал и терзал, дразнил и обещал, томил и исследовал. Внутри меня разгорался пожар, опаляющий всё на своём пути. Хотелось кричать, комкать простыни, дёргать его за волосы, царапать. Царапать! О, Высшие силы, дайте терпения, чтобы не впиться ногтями в расчерченную шрамами спину.

Время остановилось. Существовали только его губы, его язык, его руки, творящие со мной нечто невообразимое. Лаская, он иногда поднимал взгляд и ох… Как порочно выглядел. В его глазах — обожание, смешанное с первобытным голодом и немой — но весьма распутный — вопрос «тебе нравится?»

Безумец! Он играл со мной, как виртуоз с драгоценной скрипкой, извлекая из моей души мелодию, о существовании которой я и не подозревала. Каждое движение было отточено, каждое касание — выверено, словно он веками практиковался в искусстве обольщения. Он превратился в художника, мое тело стало его холстом, на котором он создавал своё творение. Шедевр, который никто не увидит. Вершина мастерства, доступная мне одной.

И в тот миг, когда я чувствовала себя на пределе возможностей, когда казалось, что ещё немного