Гондола химер - Морис Декобра

Леди Диана вздрогнула. Иезуит поторопился ее успокоить:

– Не придавайте значения этим языческим предсказаниям, столь любезным для здешних гадалок. Ни вы, ни я не верим в эти суеверия. И Ручини первый посмеется над этим… Я просто хотел вам посоветовать: оставайтесь ангелом-хранителем моего друга. Пусть ваши крылья удаляют от него всякую заботу, беспокойство и сердечную тоску. Вы заслужите этим благодарность тех, кто тайно помогает ему выполнять его миссию, и у вас будет радостное сознание, что вы усыпаете цветами предстоящий ему тернистый путь. Красноречие патера Сала победило леди Диану – осмотрев в его сопровождении церковные хоры, она простилась с ним. Спустя некоторое время она была на улице святого Игнатия, прошла вдоль высокого здания римской семинарии колледжа, столкнувшись с группой воспитанников. Они шли медленно, размахивая руками, все в одинаковых лиловых сутанах с бледными лицами и тонкими губами.

Леди Диана миновала лабиринт улиц без тротуаров, идущих от Пантеона до Corso Umberto. Она с любопытством осмотрела выставку букиниста, расставлявшего пыльные церковные книги и благочестивые картинки, усеянные рыжими пятнами, рядом с немецкими брошюрами по половому вопросу и французскими романами в обложках с легкомысленными рисунками. Автомобиль ждал ее на площади Колонна, шофер, успевший побывать в соседнем кафе, помчал ее домой, где Ручини должен был ждать ее в четыре часа. К своему удивлению, она нашла у себя в комнате письмо.

«Диана, дорогая, я страшно огорчен, что не мог вас дождаться, но я вынужден был уехать первым поездом, отходившим в Неаполь. Приезжайте сейчас же на вашем автомобиле; вы приедете к восьми или девяти часам вечера. Я буду ждать вас в ресторане Маргериты в замке Яйца. Важное дело требует моего присутствия там сегодня ночью. Я расскажу вам все при свидании. Приезжайте скорее. Приезжай скорее, любовь моей жизни; эти несколько часов разлуки тяжелы уже мне. Ты знаешь отчего? Нет?.. Я расскажу тебе; потому что твоя мысль во мне, как красивая птица, спящая в гнезде, приютившем ее. Ты моя, а я, твоя добыча, твоя вещь, твоя собственность. Моя жизнь в твоем распоряжении. Я отдаю тебе всю сладость моей нежности и всю страсть моих желаний, я посвящаю тебе весь мой трепет, все мои надежды, все мои безумства. Я уезжаю с твоим голубым платочком, забытым на постели; я пишу тебе, сжимая его, как живое тело, и вдыхая сладкий аромат, насыщающий его и заставляющий меня вздрагивать. Наша любовь, Диана, это твое высшее достижение. Она подавляет и восхищает меня, вдохновляет и околдовывает. Где твое тело, Диана моя дорогая, белый бархат, к которому я не прикасался уже четыре часа? Я хочу видеть скорее твою улыбку и счастливый блеск твоих больших глаз, хочу ощущать твои маленькие руки, которых я жду, ищу и хочу, твои обожаемые, маленькие руки, которые так успокаивают снедающую меня лихорадку».

Леди Диана прислонилась к креслу. Она перечитывала письмо, покрывая его поцелуями, как юная девица, падающая в обморок от первой любовной записки. Его мужественный и сильный почерк магнетизировал ее. Ей казалось, что возлюбленный, стоя за ее спиной, шепчет ей слова страсти, она чувствовала его горячее дыхание, он был здесь. Закрыв глаза, леди Диана ясно представляла на своем лбу его руку, отводящую белокурые волосы, чтобы запечатлеть поцелуй.

Она бесповоротно и безусловно отдавала себя любимому, радостно подчиняясь его воле, капризам и фантазиям.

* * *

Была половина девятого вечера, когда леди Диана приехала в замок Яйца. Ее автомобиль проехал по римской кампанье[80], встречая старинные голубые кабриолеты владельцев виноградников. Перед нею вырос вдруг Неаполь в фантасмагории заходящего солнца, с гигантским жерлом Везувия, выбрасывающим к морю свое тяжелое, дымное дыхание, и Фраскати, окруженное холмами, с разрушенными домиками, пожелтевшими и потрескавшимися. Она миновала предместья, разукрашенные развешенным бельем, развевающимся, как флаги, пересекла улички, усеянные толпами мальчишек, разогнала рой жужжавших и надоедливых мух.

Автомобиль проехал Римскую улицу, полную суматохи, моря восклицаний, шума, пощёлкивании кнутов и названий газет, выкрикиваемых на углах. Наконец, показалось море, кровавое в агонии сумерек, с черными силуэтами лодок, подгоняемых нежным и теплым ветерком. Вот и Castello dell’ovo[81]. Наверху замок с грустными и тусклыми огнями для хандрящих пансионеров, а внизу сверкающие веранды ресторанов для жизнерадостных туристов.

Ручини ждал ее на террасе. Он долго целовал ладонь ее маленькой ручки и потом радостно сказал:

– Вы, вероятно, голодны, дорогая! Прежде всего пообедаем… Сегодня вечером к одиннадцати часам мы должны быть в порту.

Леди Диана, полная счастья, спросила:

– Чтобы мечтать при лунном свете, моя любовь?

– Нет, чтобы присмотреть за погрузкой миллиона патронов, пятнадцати тысяч ружей и трехсот пулеметов.

Леди Диана вздрогнула. Но взгляд Ручини был так нежен, так полон немой любви, что она забыла про патроны и ружья и думала только об их счастье.

Глава XI

Сидя в глубине автомобиля, мчавшего их вдоль Caracciolo, между пыльными рощами и морем, сверкавшим под южным солнцем, леди Диана наслаждалась счастьем, сжимая под пледом руку Ручини. Она успела уже забыть странные события ночи: поездку в одиннадцать часов ночи через торговый порт, вдоль доков восточного мола, таинственные переговоры ее возлюбленного в каюте капитана, на мостике судна, в то время как грузили последние ящики, помеченные странными марками. Она видела себя дальше, сидящей на куче осмоленных парусов, перед судном, зафрахтованным для секретного назначения. Видела Ручини на палубе, разговаривающим с человеком в короткой шерстяной блузе и с другим типичным левантийцем. Затем ее возлюбленный присоединился к ней, и к часу ночи, после шума отплытия, когда красные и зеленые огни корабля исчезли вдали, она вернулась об руку с Ручини в карету, ожидавшую их у темных стен Кастель-Нуова.

Невыразимая ночь любви… Безумные объятия, слова, которые шепчут у самых губ, чудесное мучительное опьянение возобновляемых наслаждений. Как сладки эти мгновения и как они мимолетны!

Леди Диана закрыла глаза, сжимая своей обнаженной рукой руку возлюбленного. Ее отяжелевшие веки закрылись, как бы боясь, что дневной свет потревожит прекрасные видения, скрытые за ними. Ручини с удивительной чуткостью любящего человека молчал, боясь нарушить очарование. Он угадывал ее мысли и грезы, разделял немое волнение, проходившее быстрыми волнами по этому побежденному, счастливому, уставшему от поцелуев телу.

Автомобиль мчался к Pouzzoles, мимо садов, окруженных агавами, и вилл, утопавших среди карликовых пальм. И в быстро мчавшейся карете два молчаливых существа протягивали друг другу руки.

– Диана, – сказал вдруг Ручини, – вы видели сегодня ночью, как отправляли оружие и военные припасы, предназначенные для поддержки египетских повстанцев. Я открыл вам накануне причины личного характера, побуждающие меня мстить полковнику Варрену. Борьба, которую я предпринимаю против него, усложняется и ожесточается одним фактом. По сведениям моих агентов, он назначен начальником генерального штаба английского экспедиционного корпуса в Египте. Пятого октября полковник Варрен, со вчерашнего дня генерал-майор, будет находиться на борту броненосца «Кромвель» у берегов Мальты. Он произведет смотр батальонов, предназначенных для поддержки английского престижа. Эти батальоны отправлены в Александрию; полковник, по всей вероятности, отправится туда же числа восьмого, девятого. Эта дата обозначит печальную полосу жизни для нас обоих. Нам нужно будет временно расстаться. Мой долг призывает меня покинуть к этому времени Италию и отправиться кружным путем в Египет.

Глаза леди Дианы расширились от страха.

– В Египет! – воскликнула она.

– Да. Мой противник столкнется там с повстанцами, снабженными нами провиантом и оружием. Возможно, что Варрен победит. Потому что борьба с британским могуществом нам не под силу.