Какие планы на Рождество? - Карен Понт

Итог целой минуты моих усилий — какое-то чавканье: это собачья пасть сложилась в насмешливую ухмылку, а тело ни на сантиметр не сдвинулось на матрасе. Один глаз, который он открывает и сразу же закрывает обратно, лишь свидетельствует о коварстве непрошеного гостя.

— Отольются тебе завтра мои слезы у твоей миски с собачьим кормом, — угрожаю я ему шепотом, чтобы не разбудить Давида.

Уже не в силах заснуть и к тому же лишившись спального места, я собралась спуститься вниз и выпить чая. А если мне повезет, диван будет свободен и на нем можно и полежать.

Спустившись, я замечаю, что на террасе горит свет. Наверное, бессонница заразна, потому что там стоит Донован, облокотившись о перила балюстрады. Забыв о желании выпить апельсиново-коричный напиток богов, я иду к нему.

— Наша победа в «Рисовалке» не дает уснуть? — спрашиваю, заставляя его вздрогнуть.

— Я не такой уж любитель валяться в кровати. Несколько часов сна — и я снова в прекрасной форме. Да к тому же не знаю зрелища прекрасней, чем восход солнца над вершинами заснеженных гор. А вот ты? Что за причины не дали тебе понежиться в постели с моим братом?

— Один слюнявый и шерстистый пришелец. К нам внедрился Бумазей. И если ты не против разделить со мной эту балюстраду и твой восход солнца…

— С большим удовольствием.

На терраске веет холодом, а моя пижама не такая уж теплая, поэтому я иду обратно в гостиную, заворачиваюсь в один из брошенных на диване пледов и возвращаюсь к Доновану, который за все это время не шелохнулся ни разу.

— Это слово «брат» так застревает у тебя в глотке или все-таки дело в личности, которая за ним скрывается?

— Чего?

— Когда ты спросил, по каким причинам я сейчас не в постели с твоим «братом», у тебя как будто кость застряла в горле. Понимаю, это меня не касается, но черт возьми, можно подумать, что вы с ним друг друга ненавидите.

— Ну, скажем так, все сложнее…

— Почему же?

— Ты же единственная дочь в семье, да? Ты не сможешь понять.

— Отлично, чтобы ты знал, мне уже бросали упрек, что я единственная дочь. Ты тут совершенно солидарен с Мэдди, как, кстати, и с Давидом…

— Тебе не пришлось расти в тени брата, который лучше тебя. Ты не знаешь, что при этом чувствуют, — довольно сухо парирует он. — Я еще был совсем малышом, а уже только и слышал: «ах! будь ты так же умен, как твой брат; если бы ты так же хорошо учился, как твой брат; с твоим братом-то нет никаких проблем, он такой одаренный». Если старший брат звезда, а ты посредственный ученик, это нелегко выносить.

— Звезда? Не хотелось бы говорить о Давиде плохо, но он же охранник многоквартирного дома…

— Да, но это временно. Он пишет диссертацию по нейропсихологии.

— Диссертацию?

— Да. Он что, не говорил тебе? — удивленно спрашивает он.

— Нет… Но, знаешь, мы ведь недавно вместе. Может быть, он не хочет выставлять напоказ этот аспект своей жизни.

Донован смотрит на меня в упор, и брови у него так приподнимаются, что я понимаю: он не поверил моему объяснению. Однако он не настаивает и возвращается к созерцанию горных вершин, их контуры начинают вырисовываться на светлеющем небе.

— И вы так ненавидите друг друга только из-за слов окружающих? Ладно, я могу понять, это обижает тебя. Но что тогда не устраивает его?

— Честно говоря, не знаю. Да мне и наплевать. Может, ему трудно выносить, что я красивее его и на меня куда чаще западают девушки. Но я же не виноват, что в соблазнении женщин внешность куда важнее, чем мозги.

— Ну, могу лишь сказать, что сексисты вы в примерно равной степени — что один, что другой. И прости, если огорчаю, но, может, у Давида и есть мозги, но и что касается привлекательности — он тоже вполне себе ничего.

— И все-таки ты здесь со мной, на этой террасе в ожидании восхода солнца, вместо того чтобы лежать в постели с ним. Этим все и сказано. Можешь мне поверить, будь ты моей подружкой, ночами я бы нашел чем тебя занять.

В его взгляде я читаю вызов. У него что, свой план? Он собрался соблазнить меня под носом у Давида? Разве секс с женщиной своего брата не входит в список запрещенных поступков? Как и ночь с девушкой своего лучшего друга? Или как украдкой встать ночью, чтобы умять последний кусок черничного чизкейка?[13]

— Ты правильно сделал, напомнив мне о том, что меня ждет наверху, в постели. Оставляю тебя с твоим восходом, а сама вернусь к Давиду. И надеюсь, что наши стоны не помешают твоему созерцанию природы.

И я снова поднимаюсь в спальню. Даже если из-за Бумазея мне придется завернуться в плед и спать на полу, все равно это лучше, чем ощущать себя куском мяса, выигрышем в глупой лотерее, какой меня воспринимает Донован.

Глава 19

23 декабря, 9:00

Что за странная вонь… Как будто смесь грязных носков и гнилой крысы. Э, да у меня щека совсем липкая! Давид-то прав, я во сне слюни пускаю, да еще и вонючие какие, тьфу!

Завернувшись в плед на дне ванны, головой на подушке, которую мне все-таки удалось стянуть из-под шерсти вчерашнего непрошеного гостя, я решаюсь приоткрыть один глаз.

В одну секунду все становится ясно: вот откуда и слюни, и скверный запах. Прямо передо мной морда Бумазея — он положил голову на край ванны, высунув язык, а пасть изображает глуповатую улыбку. Когда я открываю второй глаз, он принимается лаять, эхо такое оглушительное, словно мне штопор закручивают прямо в череп.

— Тише! Хозяина своего разбудишь!

Ну разве есть в этой фразе хоть одно непонятное слово? Видимо, ни одно не понятно, ибо он снова лает, уже положив на край ванны и обе лапы. По неудержимому вилянию его хвоста я понимаю, как ему хочется всех послать к чертям собачьим, а в глазах горит огонек, не предвещающий для меня ничего хорошего. Не собирается же он, надеюсь, прямо здесь… о, только не это!

Я не успеваю ни произнести хоть один слог, ни хоть чуть-чуть пошевелиться: меня подмяло под себя снежное чудовище, запрыгнув прямо в ванну-постель. Сияя от радости, он пользуется моим положением — высовывает язык и вовсю облизывает мне лицо, не оставляя иного выхода, кроме как расхохотаться, несмотря на все мое замешательство.

— А ночка-то выдалась бурная, как я