Жестокий. Моя по контракту - Виктория Кузьмина

прозвучало в голове. Но сейчас это вызывало не только страх, а горькую усталость. Он выжал из нее все, даже ее собственную физиологию против нее самой. И ушел. Оставил ее разбитой, но... с пакетами еды и странным чувством, что правила игры снова изменились.

Алина бросила взгляд на телефон.

Он лежал на кухонном столе. Разблокированный. Он копался. Сердце Алины сжалось. Он зналвсе. Ее нищету, ее долги, ее отчаянную борьбу за Комиссара. Увидел ту фотографию... с одуванчиками. Мысль о том, что он видел еетакой— счастливой, беззащитной — вызвала новый приступ стыда, но и... острую жалость ктойдевочке. Она подошла, взяла телефон. Экран был чист. Никаких сообщений от него. Ни угроз, ни... извинений. Конечно. Только уведомление от банка о поступлении...40 000 рублей."Доплата к окладу".

Она замерла. Это былиееденьги. Те самые, что он украл штрафами. Он... вернул их? Не подарил. Вернул. Почему? Угрызения совести? Расчет? Еще один способ контроля — теперь через благодарность? Она не знала. Но факт оставался фактом: это были деньги для Комиссара.

Она судорожно набрала номер клиники. Голос был тихим, но твердым:

— Здравствуйте. Это Соколова. Комиссар. Я переведу сейчас. Сорок тысяч. Да. Сегодня. Спасибо.

Она положила трубку. Перевела деньги. Все. До копейки. Это было правильно. Это былоединственное, что имело смысл. Деньги ушли, но камень с души не свалился. Остался тот странный осадок от ночи — смесь боли, стыда, и... невольного вопроса: кто этот человек, который может быть таким чудовищем и таким... неожиданным?

Она не стала смотреть в зеркало. Не тронула пакеты. Но и не бросилась стирать его запах с себя. Она стояла посреди своей разгромленной, но вдруг наполненнойегопродуктами квартиры, ощущая холод линолеума под босыми ногами и странное тепло на щеках от стыда и... чего-то еще не названного. За окном светило солнце. До восьми утра оставалось несколько часов. Нужно было собраться. Встать. Пойти. Работать. Как станок.

Но мысль о том, как она встретится с ним сегодня взглядом, заставила ее не только сжаться от страха, но и глубже вдохнуть, пытаясь понять этот новый, тревожный виток в их извращенной связи. Его "нежность" оказалась страшнее и запутаннее его ярости.

Глава 23

Алина вошла в «Волчью Стаю», чувствуя себя как преступник, вернувшийся на место преступления. Каждый шаг по гулкому полу отдавался в ее разбитой голове. Она натянула на лоб кепку, опуская голову ниже, но синева, расползшаяся по виску и щеке, была все равно видна. Она молилась, чтобы Волкова еще не было, или чтобы он не замечал её сегодня. Наивная надежда.

Он стоял у окна своего кабинета, спиной к двери, смотря на утренний город. Когда она робко постучала и зашла, он обернулся. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по ней — по кепке, по неестественной бледности, по тому, как она инстинктивно втянула голову в плечи. Он заметил. Заметил сразу. Его глаза сузились, но не со злостью. С чем-то другим… Напряжением? Раздражением на напоминание о вчерашнем позоре?

— Домой. — Голос был резким, но без обычной ярости. Приказ. — До конца недели работаешь оттуда. Отчеты, посты, расписание — в почту к 18:00 каждый день. Без ошибок. Без опозданий с отправкой. Понятно?

Алина кивнула, не поднимая глаз. Облегчение смешалось с унижением. Ее выгоняли, как больную собаку, чтобы не мозолила глаза.

— Понятно, Артем Сергеевич.

— Мой водитель тебя отвезет. Иди. — Он снова повернулся к окну, вычеркнув ее из своего пространства.

Она вышла, едва переводя дух. В коридоре столкнулась с Маратом. Тренер нес сверток с бинтами и льдом. Его бычий взгляд скользнул по ней, остановился на синяке, выглядывающем из-под кепки. В его глазах, обычно спокойных или насмешливых, мелькнуло что-то острое. Жесткое. Знакомое. Он видел такие синяки. Не на ринге.

— Соколова? — его голос был неожиданно тихим. — Все в порядке?

— Да, — прошептала она, стараясь пройти мимо. — Просто… упала.

Марат не поверил. Он молча кивнул, пропуская ее, но его взгляд проводил ее до выхода. Потом он резко развернулся и направился к кабинету Волкова. Не постучал. Вошел.

— Волк. — Голос Марата звучал непривычно ровно, без тени панибратства. — Разомнемся. Тебе надо ногу разрабатывать. А мне — выпустить пар. Боксерки. Сейчас.

Волков обернулся, удивленный тоном и прямотой. В глазах Марата горел холодный вызов. Волков кивнул. Слов не было нужно. Он снял пиджак.

Ринг в пустом зале казался ареной. Марат, несмотря на возраст, двигался как пантера — быстрый, жесткий, безжалостный. Он не давал Волкову ни секунды передышки. Давил. Бил не в полную силу, но точно, болезненно, целясь не только в защиту, но и в больную ногу, в корпус. Волков, с похмелья, с тяжелой головой, с ноющей ногой, тупил. Его удары были медленными, защита — дырявой. Марат ловил его на контратаках, бил по печени, по ребрам, по бровям. Один удар, хлесткий и точный, пришелся Волковупрямо по старой травме на ребрах. Волков ахнул, согнулся. Марат не остановился. Еще удар. Еще. Загонял его в угол, как загнанного зверя.

— Хватит! — зарычал Волков, отбиваясь, но Марат пропустил его слова мимо ушей. Он всадил еще один жесткий апперкот в корпус, заставив Волкова осесть на канаты. Только тогда Марат отступил, тяжело дыша, смотря на него сверху вниз. Не как на босса. Как на провинившегося.

— Что за… цирк, старик? — Волков выпрямился, с трудом переводя дыхание, вытирая кровь с разбитой губы Марат не постеснялся.

— Цирк? — Марат сорвал перчатки. Его лицо было каменным. — Нет, Волк. Это урок. Тебе в детстве не объяснили? Или забыл?

— Объясни что? — Волков тоже скинул перчатки, его глаза метали искры ярости и недоумения.

Марат подошел вплотную. Запах пота, крови и гнева витал между ними.

— Объясни, что мужик, который бьет женщину — не мужик. Тряпка. Отброс. — Марат говорил тихо, но каждое слово било тяжелее его ударов. — У меня две дочки. И если бы кто-то посмел… — он ткнул пальцем в сторону выхода, где была Алина, — …сделать такое с моей девочкой… Я бы размазал этого судака по стенке. В пыль. Понял? В пыль.

Волков замер. Ярость сменилась ледяным шоком. Он понял. Понял все. Синяк Алины. Угрюмый взгляд Марата. Этот спарринг-избиение. Он открыл рот, чтобы зарычать отпор, сказать: «Это не я!». Но слова застряли в горле. Взгляд Марата был слишком проницательным. Слишком знающим.

— Это… вышло случайно, — все же вырвалось у него, но звучало жалко, фальшиво. Как оправдание ребенка.

Марат усмехнулся. Коротко, без юмора.

— Хорошо, если так, — сказал он, подбирая полотенце. — А если нет… — Он посмотрел Волкову прямо в глаза. —