Император ярости - Джаггер Коул

Мал делает это снова, собирая сперму с моего лица и груди и медленно кормит меня ею. Его член пульсирует между нами, как будто он возбуждается, наблюдая, как я сосу его липкую сперму с его пальцев.

Честно говоря… я, возможно, тоже.

Когда я относительно очищена, Мал встает и засовывает свой все еще твердый член в джинсы. Я начинаю подниматься на ноги, но он останавливает меня, покачав головой.

— Оставайся здесь, на коленях, — тихо рычит он. — Закрой глаза.

Я сглатываю, чувствуя вкус его спермы на языке, когда наши взгляды сталкиваются.

— Закрой глаза, — приказывает он.

Я делаю это. Затем вздрагиваю, когда чувствую, как его рука гладит макушку моей головы.

— Я уйду. Ты останешься здесь, на коленях, и будешь считать в уме до ста. Затем ты снова коснешься своей ненасытной киски, думая о моем члене, пока не кончишь снова.

Вздыхаю, когда его пальцы запутываются в моих волосах, дергая их в кулаке.

— Я узнаю, если ты не сделаешь, как я сказал. Ты понимаешь это?

Я киваю.

— Да, — шепчу.

— Хорошая девочка.

Черт возьми. Эта чертова фраза и ее власть надо мной.

На мгновение воцаряется тишина. Я почти думаю, что он уже ушел. Но затем мой пульс пропускает удар, когда я чувствую, как он наклоняется, его дыхание в моем ухе.

— Ты выглядишь так красиво на коленях с моей спермой на лице.

Мое нутро сжимается, все мое тело сотрясается от жара, когда слова скользят по мне. Он снова отстраняется, и тишина тянется. И тянется.

Я начинаю считать в уме. Когда достигаю ста, это даже не вопрос «если» моя рука движется между бедер. Я снова начинаю тереть клитор, дрожа, когда воспроизвожу ощущения того, как он использовал мой рот, трахал мое лицо.

Как я стояла на коленях, покорная ему.

Я могу ненавидеть Мала. Он может быть монстром, держащим жизнь, которую я построила, над моей головой, чтобы удовлетворить свои больные желания.

Но дело в том, что, кажется, это удовлетворяет и мои больные желания в равной степени.

— Мой палец мелькает над пульсирующим клитором. Другая рука сжимает грудь, щиплет и дразнит соски через кружево, прежде чем скользнуть к горлу. Я сжимаю его, отчаянно желая того же прилива, который он мне дал, задыхаясь, прежде чем мои пальцы подползают ко рту. Я провожу ими по губам, собирая последние липкие капли его спермы и жадно сосу их, пока нутро сжимается, а бедра дрожат.

С приглушенным стонущим криком я кончаю, сосу его сперму с пальцев, когда взрываюсь от прикосновений.

Когда я открываю глаза, его нет.

Я одна.

14

МАЛ

Приседаю в темноте за пределами особняка Кира, прицел моего ружья направлен на освещенные окна офиса. Палец лежит на спусковом крючке, но это скорее для успокоения, чем для чего-то большего. Я здесь не для того, чтобы стрелять сегодня вечером, даже если бы окна не были пуленепробиваемыми.

Что определенно есть.

В перекрестье прицела вижу, как Кир откидывается на спинку кресла, потягивая виски, свет ловит острые углы его лица. Он выглядит спокойным, собранным — полностью как могущественный лидер Братвы.

Но я знаю лучше. Я видел трещины в этом фасаде. Видел его потрясенным, пусть даже на мгновение.

Наблюдал за ним в ту ночь, когда небо было заполнено огнем и запахом смерти.

Я видел его стоящим среди обломков моего семейного дома после резни, которая разорвала мою жизнь на части. Кровь все еще была свежей на земле. Дом все еще горел.

И Кир Николаев шел через руины, как призрак.

У него не было дел с моей семьей. У него не было причин быть там.

Разве что чтобы злорадствовать?

Чтобы улыбаться разрушению?

Кто знает.

Образ его, стоящего там, окруженного трупами моей семьи, выжжен в моем сознании. Это воспоминание, которое отказывается умирать, несмотря ни на что — сколько лет прошло. Вот почему я здесь сейчас, наблюдаю за ним.

Кир делает еще один глоток своего напитка, блаженно не подозревая о моем присутствии, полностью расслабленный. Я позволяю своему пальцу соскользнуть с курка и опуститься ниже, мои глаза фокусируются на комнате за ним. Внимание переключается на каминную полку, где ряд фотографий стоит в аккуратных, отполированных рамках.

Я настраиваю прицел, увеличивая масштаб. Первая фотография — Анника и Кир, сидящие вместе в шикарном ресторане. Другая, гораздо более старая, — подросток Кир с рукой вокруг молодой девушки, которая очень похожа на него.

Полина, его покойная сестра; мать Дэмиана, все еще находящегося в больнице.

Мой прицел смещается влево, и я хмурюсь, когда он останавливается на еще нескольких фотографиях в рамках.

Фреи.

Одна из них — с Киром — какое-то мероприятие семьи Николаевых, возможно. Она улыбается, смеется, беззаботна.

Беззаботна.

Это почти смешно. Если бы только Кир знал правду о девушке, которую он все эти годы относил как к дочери. Если бы только он знал, кем она на самом деле является, какая кровь течет в ее жилах. Кровь Линдквистов — убийц и предателей, все их.

Ее отец организовал предательство, которое разрушило мой мир и забрало жизни Полины Николаевой и ее мужа. Фрея — часть этого наследия, признает она это или нет.

Мне почти хочется почувствовать удовлетворение от этого. Я начал свою месть, не так ли? Вонзил свои когти в нее? Пометил ее, испачкал, запятнал девушку, которую Кир так тщательно держал под своим крылом?

Эта мысль должна была удовлетворить меня чрезвычайно.

Но этого не произошло.

Потому что ей это очень нравилось. Больше, чем я ожидал. Фрея не была просто пассивным игроком в моей игре — она хотела и жаждала этого, и это меняет все. Размывает четкие линии, которые я нарисовал для этой мести.

Одно дело — подчинить кого-то своей воле. Заставить их смотреть на тебя с жаждущим голодом — это совсем другой вид власти. Власть, которую я не ожидал, что она так охотно отдаст мне.

Я думаю о ее глазах, таких широких от страха и возбуждения, таких жаждущих большего. О том, как ее дыхание перехватывало, когда я касался ее, и ее тело реагировало на каждую мою команду.

Задерживаюсь еще на несколько мгновений, мое внимание снова переключается на Кира. Желание покончить с ним, увидеть страх в его глазах в тот момент, когда он поймет, кто я и почему за ним охочусь, — это жажда, которая грызет меня изнутри, голод, который я кормил годами.

Но я терпелив. Могу подождать.