Дикая Омега - Ленор Роузвуд

треснуть. Но я не двигаю его руку, даже если это всё, о чём я сейчас могу думать. Я убеждаю себя, что не убираю её только потому, что это выглядело бы как уступка.

Не потому, что мне нравится.

Потому. Что. Мне. НЕ. НРАВИТСЯ.

— И что? — выплёвываю я. — Ты думаешь, ты лучше? Ты ходишь тут, строишь из себя высокомерного святого, но я видел, КАК ты на неё смотришь. Ты всё равно альфа. И именно ты проводишь целые дни в комнате рядом с её. Не надо делать вид, будто ты не сходишь с ума так же, как мы все.

Я жду, что он это отрицать будет.

Отшутится своим снобским тоном.

— Возможно, так и есть, — спокойно признаёт он.

Я хлопаю глазами. Не ждал. Совсем.

— Может, нам стоит… помочь друг другу, — размышляет он вслух, и его рука медленно скользит вверх по внутренней стороне моего бедра.

Я замираю, когда его пальцы касаются выпуклости в штанах — осторожно, почти нежно. Совсем не так, как он секунду назад вправлял мне плечо.

— Отъебись, — выдыхаю я, но слова захлёбываются, когда он сжимает мой член через ткань. Бедро дёргается само. Хуже того — мне это нравится. Он прав.

Быть взаперти в одном здании с этой омегой — с её запахом, с её телом, с её чёртовой сути — сводит с ума. Когда Тэйн впервые объявил, что у нас будет омега, я думал она снимет напряжение. Что будет… отдушина между миссиями, где ты не знаешь, вернёшься живым, мёртвым или будешь молить, чтобы тебя добили.

Она — как сирена в мягкой, тёплой коже. И теперь, когда её тело наконец набирает формы, заполняя одежду там, где раньше было только острые угловатые кости, мне становится ещё сложнее держать себя в руках.

Но вместо этого — только сплошная сладкая пытка.

И она, к тому же, меня терпеть не может.

Хотел бы я сказать, что это охлаждает меня.

Но, сука, делает только хуже.

Чума ловко расстёгивает мою пряжку, металл глухо лязгает в тишине. Я бросаю на него злой, мутный от боли взгляд, пытаясь собрать остатки своего обычного стёба, но в таком состоянии это бессмысленно. Пламя не разгорается — только дым.

— Какого хуя ты делаешь? — бурчу я. Но мы оба знаем — я не остановлю его.

— Помогаю, — спокойно отвечает Чума, стягивая ремень одним точным движением. — С твоим плечом ты сам вряд ли справишься.

— Святой Чума, защитник слабых, — усмехаюсь я, откинувшись назад.

— Я бы не называл тебя «слабым», — сухо замечает он.

— Отъебись, — огрызаюсь я. Ублюдок.

— Я о твоём достоинстве, — спокойно добавляет он. — И, к слову, лишний вес тебе идёт.

Я прищуриваюсь. Он слишком близко. Слишком наблюдателен.

Его руки замирают на пуговице моих брюк.

— Это для твоей же безопасности, Виски, — говорит он тихо, но твёрдо. — Ты слишком вспыльчив. И слишком заведён, чтобы находиться рядом с Айви в таком состоянии.

Во мне что-то рычит. Я поднимаю голову, игнорируя, как стены плавятся по краям зрения.

— Я никогда не трогал омегу против её воли, — рычу я. — И не начну.

Чума смотрит прямо на меня, не отводя взгляда.

— Не начнёшь, — подтверждает он. — Но если ты продолжишь ходить заведённым, как бомба, ты будешь бесполезен на поле. Поэтому замолчи и не мешай.

У меня почти выходит сказать ему, что он может засунуть свою «помощь» куда подальше, но слова застревают в глотке — он всё-таки расстёгивает мою пуговицу и вытягивает молнию. Мой член теперь свободен и уже достаточно тверд. Я резко втягиваю воздух, стиснув зубы. Не только от боли.

— Доктор сказал, значит доктор знает лучше, — произносит он с той самой сухой язвительной интонацией, будто вычитывает список назначений.

Он снимает перчатку — медленно, демонстративно, словно нарочно доводя меня этим ритуалом до бешенства. Я ненавижу, что это работает. Что он прав: я настолько взвинчен, что любой намёк на внимание только сильнее перевозбуждает меня.

И в следующую секунду он касается меня — не столько интимно, сколько уверенно, контролируя ситуацию так, будто я снова его пациент, а не… это.

Тело реагирует быстрее, чем мозг. Слишком быстро. Слишком легко.

— Блять… — вырывается у меня, и я закусываю губу.

Он замечает всё. Конечно. Этот псих замечает абсолютно всё.

Слишком давно у меня никого не было, кроме собственной руки. Будто целая вечность копившегося напряжения и срывов. Стоит уловить в коридоре хоть намёк на запах Айви — и у меня чувство, что я из собственной кожи сейчас вылезу от того, как сильно мне её хочется.

И бесит, что Чума прав. Бесит, что я так этого нуждаюсь. Бесит, что от чужих рук — его рук, мать его — становится так чертовски хорошо. Даже если эти руки принадлежат самому большому заносчивому засранцу из всех, кого я знаю.

Рука Чумы замирает на моём члене, хват ослабевает — и от него остаётся лишь дразнящее касание кончиков пальцев. Я издаю раздражённый рык, бёдра сами дёргаются вверх, будто ищут хоть немного трения, хоть каплю давления — хоть что-нибудь, что вернёт мне ощущение его руки.

— Что такое, Виски? — мягко, почти насмешливо. — Тебе неприятно… или слишком приятно?

Я хочу врезать ему чем-нибудь тяжёлым. Одновременно хочу, чтобы он продолжал. Ненавижу его за это ощущение потерянности, за то, что я, чёрт побери, дрожу, как подросток. И тут он тянется к своему ремню.

Блять. Он что…

— Ты серьёзно?.. — выдыхаю я, но голос звучит слабее, чем должен.

Ответ приходит быстрее, чем я успеваю глотнуть воздух: Чума тянет вниз молнию на своих брюках. Движение — медленное, намеренное, почти ленивое, и у меня в груди что-то странно сжимается.

Он не торопится. Он дразнит.

И когда ткань распахивается, я понимаю, что он вовсе не собирался скрываться или играть в недомолвки. Нет — он выставляет всё напоказ с такой беззастенчивой уверенностью, что у меня моментально пересыхает во рту.

Конечно же, у него всё «в порядке». В духе Чумы — превосходить всех даже между ног, где это никому не нужно.

И да, он длиннее.

Да, чёрт бы его побрал, на это он, наверное, и рассчитывал.

Но я шире.

Немного… но всё же.

Я раньше видел Чуму обнажённым — в тесных казармах это неизбежно. Но это было другое. Без близости. Без… этого взгляда.

А сейчас — он стоит передо мной, рука находится на ремне, на лице тот самый тёмный, жадный огонь, который я никогда прежде не видел направленным прямо на меня. И от этого