Община - Виктория Анкай

каком-то немом восторге стояла на крыльце, созерцая эту деревенскую картину. Конечно, я испытывала подобные эмоции и дома - когда настроение зашкаливает, когда за окном стоит шикарная погода, когда просто хочется жить, и неважно, что там будет дальше, но сейчас это ощущение казалось таким... правильным. Гармоничным, глубоким, занимающим всю вселенную...

Надела шлёпанцы, сбежала с крыльца, свернула за дом к старенькой лавочке между грядок. Села, прикурила сигарету...

Кажется, в таком состоянии я могла бы изменить не то что собственную жизнь, а весь мир вокруг. Легко и непринужденно, не напрягаясь даже. Просто взмахнуть пресловутой волшебной палочкой и подарить всем на свете любовь, нежность, счастье...

Улыбка не сходила с лица от этих дурацких мыслей - хорошее утро, да. И такая до боли привычная потребность - поделиться этим состоянием с Глебом... Тихонько подойти сзади, обнять его, прижаться щекой к спине, не обращая внимания на недовольные вздохи и показную холодность в ответ, зашептать что-то пошлое и смешное на ухо, попробовать разговорить его, чтобы наконец увидеть на родном лице такую драгоценную улыбку... Нет, сейчас я, конечно, понимаю, что холодность была не показной, что улыбка изображалась лишь для того, чтобы я побыстрее отвязалась со своими глупостями, но так хорошо было верить в собственную сказку, жить в ней вопреки всем проблемам...

Тяжело вздохнула.

Мать вашу, ну неужели Глеб совсем не вспоминает подобные моменты?! Не скучает, не тоскует, не сравнивает меня и её в мою пользу, не сжимает мобильник в руке в неравной борьбе с желанием позвонить мне... Нет?! А вот я - да...

Закусила губу. Быстро открыла телефон, перелистнула вкладку на Оксанкину страницу...

Новое фото. Не одно даже...

Глубоко втянула носом воздух, чувствуя, как такой хрупкий и ненадёжный мир в душе рушится от одного дуновения ветра, как глаза мгновенно наполняются горькими жгучими слезами, как сердце отзывается испуганным болезненным спазмом...

Полёт на воздушном шаре - часть корзины, Оксанка вовсю улыбается на камеру, Глеб куда-то отвернулся, на заднем плане оставшийся далеко внизу бесконечный лес...

Лодка. Оба в оранжевых спасательных жилетах, она снова смеётся, он сосредоточенно протирает очки от брызг...

Боль никуда не делась. Она, как хамелеон, на какое-то время стала прозрачной, незримой, словно не успела так рано проснуться вместе со мной. А сейчас наконец проявилась в цвете. Она намертво окутывала меня своими щупальцами, каждую секунду протыкая кожу крошечными иголками и пуская в кровь яд, заставляя внутренне извиваться и хрипеть от удушающей агонии...

Легче не станет. Никогда...

Скинула шлёпки. Подтянула коленки к груди, обняла их руками, наблюдая за копошащимися в траве жуками и тихо всхлипывая...

Господи, почему я такая дура?! Как я вообще буду жить одна...

Зацепилась взглядом за какую-то травинку, уставилась в одну точку, чувствуя, как по коже ползут крупные мурашки, как изнутри продирает морозом...

Или не буду. Одна...

- Проснулась? - бодрый голос Марии Михайловны вклинился в мои нерадужные мысли. - Уже страдаешь с утра пораньше? - она добродушно усмехнулась. - Сейчас баньку стопим, чаю попьём... Да в церковь ихнюю сходим. Литургию послушаем... А там поглядим. Да, Снегурка? - она смотрела прямо, действительно просто интересуясь моим мнением, не пытаясь надавить.

Замешкалась - я не собиралась идти на службу... Пять минут назад так точно.

А сейчас...

- Ну... - меня затрясло. - Отличный план, баб Маш, - я шмыгнула носом, вытирая сопли тыльной стороной ладони. - Поддерживаю. Вот покурю ещё раз, и сразу Вам помогу...

***

Баня топилась жарко, почти по-чёрному. Запах дерева и горьковатого дыма резал глаза, сюда же добавлялся струящийся по телу солёный пот, и я просто задыхалась от тяжёлого влажного воздуха, стараясь прильнуть поближе к крошечному сквозному отверстию в стене, расположенному под самым потолком.

Баб Маша не церемонилась - хлестала веником так, что хотелось завыть и дать сдачи. Только сил бы всё равно не хватило - на фоне непривычных физических мучений и родных душевных страданий, сдобренных усилившимся похмельем, меня будто приплющило к высокому полку, на котором я расслабленно распласталась животом вниз. Только хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу...

Мария Михайловна уверяла, что после бани чувство будет такое, будто я заново родилась, но пока я сомневалась даже в том, что доживу до конца часа. Особенно после того, как она стащила меня на лавку, вручила веник, а на полок легла сама, велев мне попарить её хорошенько, ибо когда ещё доведётся...

И я честно пыталась, но почему-то не получалось - ни замахнуться как следует, ни правильно приложиться веником, ни дышать при этом так, чтобы не употеть за полминуты...

Наконец баба Маша махнула на меня рукой. Откупорила второе вентиляционное отверстие, побольше, приоткрыла дверь, давая возможность дымному пару просочиться наружу. Принялась наполнять водой большие эмалированные тазы...

Полегчало. А вскоре стало и вовсе хорошо - просто сидеть на лавочке внизу, неторопливо растирать себя жёсткой джутовой мочалкой, с удивлением наблюдая за тем, как под ней грязными лоскутами скатывается собственная кожа, болтать с хозяйкой обо всякой ерунде...

А ещё я то и дело бросала на старушку грустные взгляды, невольно думая о том, что вот так холишь себя, лелеешь, тратишь кучу денег на салонные процедуры, стараешься продлить стремительно ускользающую молодость... А время всё равно берёт своё. И никакие пилинги и обертывания, скрабы и маски уже не помогут. Да и не нужны уже будут...

Но сейчас! Сейчас я ещё вполне молодая, правда?! И я не хочу быть одна... Не хочу безвозвратно стареть, надеясь когда-нибудь встретить так называемого своего человека, которому будет плевать на мой целлюлит и который полюбит меня исключительно за светлую и чистую душу, не хочу мёрзнуть одна под одеялом, не хочу подыхать от одиночества и выть ночами в подушку, пока Глеб обнимает свою Оксанку и нянчит малыша... Не хочу!

Но Лука...

- Баб Маш! - я поджала губы, отдавая хозяйке мочалку, чтобы она протёрла мне спину. - Спросить хотела...

- Так спрашивай, чего молчишь? - Мария Михайловна утёрла пот со лба, старательно принимаясь за дело.

- Про... Луку. Можно?

- Аааа... Так это нужно, а не можно, - она грузно опустилась на лавку с другой стороны тазика. - Чего знать хочешь? Как овдовел?

Прикусила язык.

- Ну и это тоже...

- Утопла она, - баб Маша привычно понизила голос, - упокой, Господи, её душу грешную.

- В смысле... утонула? - я сглотнула слюну, чувствуя себя не в своей тарелке и уже сожалея о собственном