Асины журавли - Елена Чумакова

слободской школе Ляпин не препятствовал. Пусть жена уважаемым делом занимается, соседи меньше коситься будут. К подселению директрисы тоже отнесся одобрительно: чем больше в доме живет народу, тем меньше зависти.

Ася была благодарна мужу за то, что не ставит ей запретов, не мешает жить по ее выбору. Порой, когда лунными ночами ей не спалось, она прислушивалась к спокойному похрапыванию Маркела и размышляла, что, может быть, ошибалась, считая Виктора своей судьбой. Несмотря на всю яркость их любви, они были людьми разного круга, разного воспитания, и это непременно помешало бы их браку позже, когда пылкие чувства угаснут. Рядом с графом Бекасовым она всегда бы чувствовала себя простолюдинкой, осчастливленной барином. И приняв в юности первое страстное увлечение Станиславом за свою единственную любовь, она тоже заблуждалась. А Маркел – он свой, простой и понятный. Оба были, как говорится, от сохи, росли в одинаковых семьях, в одну школу бегали. Ну и что, что нет в ее сердце любви. Это чувство эфемерное, сегодня есть, а завтра, глядишь, завяло. Надежность в нынешние трудные времена куда важнее. С ним она чувствует себя замужем, действительно, «за мужем».

Всё так. Но почему же ей снятся сцена, полные залы восторженных лиц, корзины цветов, аплодисменты? Во сне Ася примеряла наряды, выписанные из Парижа, перебирала драгоценности, любовалась дорогими букетами. А проснется – и нет ничего… Надо вставать, надевать суконную юбку и сатиновую блузку, на которой из украшений только ряд пуговок, затем бежать в школу на уроки, а потом работать на огороде, помогать Варе по дому, стирать в корыте рубахи и белье мужа. Она разглядывала свои руки – без маникюра и колец, обычные мозолистые руки крестьянки. Ася видела в зеркале простую женщину, волосы – ее прежняя гордость – расчесаны на прямой пробор, заплетены в косу и уложены узлом на затылке под платком, как у всех слобожанок. Где прежние наряды, расшитые жемчугами диадемы, бриллиантовые сережки, замысловатые шляпки с перьями, вуалями? Да полно, было ли все это в ее жизни, не приснилось ли? Может, просто пригрезилось в мечтах? Почему же так манит ее та яркая жизнь? Не дает покоя.

Голосовые связки Аси пришли в норму, вернулась способность петь, голос стал даже немного ниже, глубже и бархатистее, чем прежде, однако о том, чтобы вернуться на сцену, не могло быть и речи, тут муж сказал свое твердое «нет». Да и какая сцена, когда вокруг голод, холод, война? Хорошо хоть их семья не голодает и не замерзает, спасибо Маркелу. А что нет в сердце любви к мужу, так можно же и притвориться, она же женщина, да еще и артистка. Так и жила бывшая дива, относительно спокойно и благополучно до зимы.

Морозным декабрьским вечером Ляпин пришел домой смурной, за ужином сидел молчаливый. Это заметили все, но с расспросами не лезли. В доме повеяло необъяснимой тревогой. Ночью, когда Ася осталась наедине с мужем, он объявил, что на него пришел приказ, его переводят в действующую армию. Предписано в течение пяти дней прибыть к новому месту службы под Луганском, где шли тяжелые бои с корниловцами.

– А как же я? – спросила Ася и тут же пожалела о своем вопросе.

– Ты едешь со мной. Куда муж, туда и жена. У тебя же есть опыт работы санитаркой в эшелоне. Я думаю, место санитарки в полковом лазарете для тебя найдется. А то будешь концерты для солдат давать. Ты же хотела на сцену, петь? Вот, пожалуйста, тебе сцена и публика.

И опять Ася ночь не спала, в ней боролись страх и желание перемен, независимый характер и домостроевское воспитание. В конце концов она решила положиться на Бога, судьбу и своего мужа. Через день, несмотря на причитания Вари и уговоры Захара, Ляпины покинули слободу и поехали к новому месту назначения.

Маркела назначили комиссаром полка, а Асю действительно зачислили санитаркой в полковой лазарет. Ей приходилось видеть кровь, смерть, слышать свист пуль. Странно, что в таких тяжелых условиях она чувствовала себя более живой, чем в дома, в слободе. Может быть, чужая боль, страдания притупляли собственный страх, а изнурительный труд, хронический недосып не оставляли времени для переживаний. Она была нужна, на нее смотрели с надеждой, с верой в ее силы, и она сама верила в себя, в то, что муж сражается за правое дело.

Это продолжалось недолго. Уже весной Анастасию Ляпину, по просьбе мужа, перевели в госпиталь, там было безопаснее. Хоть линия фронта была близко, и канонада гремела часто, но пули вокруг нее здесь не свистели. Командование, выяснив, что санитарка Ляпина и есть та самая знаменитая народная певица Анастасия Бартошевская, обязало ее выступать с концертами перед солдатами на фронте и в госпиталях. Пришлось ей, наряду с работой в госпитале, ездить с концертной бригадой. Вместе с прежними народными песнями она пела новые, революционные, не очень вдумываясь в их содержание:

«Кровью народной залитые троны

Кровью мы наших врагов обагрим…».

Солдаты восторженно принимали именно эти воинственные, кровавые песни. Асе снова аплодировали, она снова чувствовала любовь публики. Её называли «Красная сестра» и «наша Красная соловушка». Дежурства, концерты… С Маркелом они виделись редко. Бои шли тяжелые, линия фронта то смещалась к югу, то вновь откатывалась к северу. Ляпину некогда было следить за жизнью жены; жива, здорова – и ладно.

Так, с боями, Красная армия дошла до Одессы и отбила ее у французских интервентов. В городе на смену белому установился красный террор: экспроприации, расстрелы, голод.

Ася работала в одесском госпитале уже не санитаркой, а медсестрой. Однажды она делала перевязку раненому красному бойцу, разбинтовала голову, лицо и на секунду замерла: знакомые черты, слипшиеся от засохшей крови светлые локоны, шальные карие глаза… где-то она его видела. И боец растерялся, явно ее узнавая. Ася поменяла повязку, отошла. И вдруг молнией мелькнуло воспоминание: Гатчина, меблированные комнаты г-жи Веревочниковой, господа офицеры, сослуживцы Виктора… Она оглянулась. Раненый смотрел на нее умоляющим взглядом, словно невзначай коснулся указательным пальцем губ. Она поняла, отвернулась и занялась следующим раненым.

Весь день Ася ходила в смятении, гадая, кто этот красный командир: враг, прячущийся под чужой личиной, или, правда, примкнул к красным по убеждениям? Должна ли она рассказать мужу или военврачу о своих сомнениях, или лучше молчать? В ее памяти этот человек был прочно связан с Виктором, встреча всколыхнула былые чувства, щемящие воспоминания, и поэтому она решила молчать.

На следующий день в палату зашел прикомандированный к госпиталю чекист и зачитал напечатанное в