Асины журавли - Елена Чумакова

– А у меня ничего нет, кроме голоса. Мне, право, неловко.

– Зато ваш волшебный голос никто не отберет. Глядишь, он нас спасет.

Помолчали.

– Пить хочется после соленой рыбки, – вздохнула Ася.

– А у меня на это есть еще одна добрая новость: тут рядом родник с пресной водой. Фляжки нет, чтобы набрать, так что придется до него дойти.

Они побрели вдоль кромки воды. День клонился к вечеру, на синеющем небе проявился белый серпик луны. Стоило солнцу скрыться за горизонтом, как небо приобрело цвет лиловых чернил. Еще немного, и опустилась темная южная ночь. Над путниками ярким серебряным светом сиял месяц, одна за другой проявлялись звезды, отражаясь неверным блеском в морской глади. Всё стихло в природе, кроме шелеста волн.

Впереди показался огонек костра, и вскоре путники дошли до хижины. На отполированных до блеска морской водой жердях сушились рыбацкие сети, у деревянных мостков покачивались на волнах лодка и неказистый катер. Над костром висел на треноге котелок, распространяя дразнящий аромат ухи. Вкруг костра сидели и полулежали то ли рыбаки, то ли контрабандисты. Кашеварила женщина в брезентовой рыбацкой куртке и белом платке, повязанном низко над бровями, так, что и лица не разглядишь. Мужчины подвинулись, давая место у огня вновь пришедшим. Поодаль, перед хижиной, стояли врытый в землю дощатый стол и две лавки. Женщина молча расставила на столе немудрящую посуду, сняла с костра котелок, разлила дымящуюся уху по мискам. Рыбаки не спеша потянулись к столу, позвали и гостей. Уха показалась Асе необыкновенно вкусной – наваристая, с дымком, с большим разваливающимся куском белой рыбы. После ужина молчаливая хозяйка проводила Асю в хижину, сняв с гвоздя, кинула ей в руки тулуп. Ася забралась на полати и, завернувшись в овчину, почти моментально уснула.

Ей показалось, что она только сомкнула глаза, а уже чья-то рука настойчиво ее теребит.

– Анастасия Трофимовна, вставайте, пора отчаливать, – раздавался над ухом голос Белозёрова, – на катере доспите.

На берегу было еще темно, небо на востоке только начало сереть. На палубе сновали черные тени рыбаков. С моря тянул холодный ветер, погода портилась.

– Эй, пассажиры, поторапливайтесь! До свету мы должны быть в открытом море, подальше от берега, – окликнули их с катера.

Палуба качнулась под ногами Аси, и она едва удержала равновесие. Ей помогли спуститься по крутой лестнице в трюм. Она устроилась на каком-то тюке и попыталась вновь заснуть. Над головой, на палубе звучали голоса, раздавались торопливые шаги. Застучал мотор, катер задрожал ему в такт. Голоса и шаги стихли, катер шел в открытое море. Чем дальше он отходил от берега, тем сильнее становилась качка. Ася почувствовала головокружение и подступающую тошноту. Она торопливо вскарабкалась по трапу вверх. Едва успела добраться до борта, как ее вырвало. Стало немного легче, но тошнота и головокружение не проходили. Восток уже алел, занимался новый день, но Асе было не до морских пейзажей. Волнение на море усиливалось, нос катера то взмывал вверх, то зарывался в волну. Измученную путешественницу окатывало брызгами, она промокла насквозь, но о том, чтобы спуститься в трюм, даже думать не хотела. Здесь, под освежающими брызгами, обдуваемая ветром, она хоть как-то справлялась с тошнотой. Зеленый от морской болезни ротмистр принес брезентовую накидку с капюшоном, набросил на спутницу, сел на палубу рядом, укрыв плечи полой накидки. Так и сидели, прижавшись боками под одной накидкой, вцепившись в железную тумбу с намотанным на ней канатом, чтобы не смыло волной с палубы, с тоской глядя на бескрайнее море. Ни думать, ни молиться сил не было. Казалось, мучениям не будет конца, но ничто не вечно, кончилось и это плавание. Из-за волн катер не смог пришвартоваться к пирсу, пришлось путешественникам прыгать в воду. С трудом, мокрые до нитки, выбрались они на берег.

До Ялты шли пешком. Ася брела за своим спутником и размышляла, что заставляет Белозёрова так ее опекать, делиться крохами еды, заботиться, чтобы не сбила ноги, чтобы не разболелась? Ведь она ему никто, едва знакомая женщина, обуза… Молодому здоровому мужчине побег из оккупированной Одессы в одиночку дался бы легче… А вдруг он потребует благодарности? А если потребует, то какой? Вроде бы, ротмистр не похож на человека с дурным умыслом… Всё это время и сейчас она в полной его власти, однако он не воспользовался ее беспомощным положением. Неужели на свете существует бескорыстие и благородство? Или она чего-то не понимает? Может, он ждет каких-то слов, обещаний? Эта неопределенность мучила, порождала одновременно и чувство вины, и тревогу. Так и плелись они по обочине пустой дороги молча, на разговоры сил не осталось.

В Ялту вошли вечером и словно попали в прошлое: по бульвару катились коляски и моторы с нарядными дамами под кружевными зонтиками, гуляли парочки, чистенькие дети с боннами, среди гуляющих мелькали французские и английские мундиры, на открытых верандах кафе и ресторанов висели разноцветные фонарики, играла музыка. Это так отличалось от жизни в большевистской России, от разрушенного Ярославля, голодной Одессы! Асе казалось, что она спит и видит сон. Но что-то было в этой беззаботности ненадежное, показушное. Может быть, такое ощущение вызывало обилие военных мундиров?

Ротмистр Белозёров разыскал штаб армии, оставил спутницу на скамеечке в сквере напротив и вошел в здание. Несмотря на вечер, народу в коридорах сновало много, и командование было на месте. Поднимаясь по лестнице, Николай Ильич увидел себя в высоком зеркале. Вид его в испачканном мятом мундире, без фуражки и в рыбацких сапогах был жалок. Особенно нелепо выглядели сапоги. Николай Ильич снял их и задвинул за колонну, решив, что уж лучше войти босиком. Доложился адъютанту и некоторое время ждал в приемной. Наконец его пригласили в кабинет, и он предстал перед глазами изумленного полковника Соколовского.

– Ротмистр Белозёров? Живой? Откуда вы явились? Да еще в таком виде!

– Бежал из плена, Ваше высокоблагородие. Был ранен и контужен. Сейчас здоров и готов к дальнейшему прохождению службы.

– Неожиданность… Слава Богу, что жив. Ладно, о своих приключениях расскажете позже, ротмистр, а сейчас разыщите интенданта, пусть поставит вас на довольствие и выдаст новую форму. Утром явитесь для подробного доклада.

– Есть, Ваше высокоблагородие! Только… я не один. Со мной из плена бежала певица Анастасия Трофимовна Бартошевская.

– Кто-о-о ? Сама Бартошевская? Та самая? Любимица императора? Вы шутите?

– Никак нет. То есть да, та самая. Она нуждается в помощи.

– Да где же она? – полковник