Судьба самозванки - Амо Джонс

мне оказывается не старая футболка Бена, а большая майка, только эта не из штата Дараган. Это Университета Рата, а на обороте, когда я оглядываюсь через плечо, напечатана фамилия Деверо.

Это футболка Найта.

Чувство вины, как никогда раньше, наваливается на меня, давя, пока я не смогу дышать. Пока я не буду уверена, что задохнусь.

Почему подсознание всегда поглощено мыслями о нем? Я срываю майку, но не могу заставить себя выбросить ее, поэтому засовываю под подушку и натягиваю атласный халат, который моя служанка оставила в ногах кровати.

Я трахнулась с ним. Я позволила ему прикасаться ко мне теми же руками, которые убили самого важного человека в моей жизни. Я чертов позор. Полный беспорядок.

Или настоящая катастрофа.

И я ломаюсь.

‒ Я скучаю по тебе, Бен.

Так.

Блядь.

Сильно.

Тринадцать

Найт

Ее сердце перестало биться. Я убил ее своими руками, и она возродилась, как и было задумано.

Моей.

Ее кожа безупречного бледного оттенка, щеки естественного розового. Ее снежные волосы почему-то стали белее, словно обмороженные самой глубокой зимой, они сияют под пылью туманности наверху, соблазняя меня взять их в кулак. Туго обернуть его и приподнять ее там, где она лежит. Переползти через нее, раздвинуть ее пухлые, податливые губы и просунуть свой член между ними.

Я мог бы.

Это разрушило ее.

Гребаная предательница королевского двора, вот кем я ее считал, но я ошибался.

Это так чертовски неправильно.

Эта девушка, она хранит часть меня глубоко внутри себя. Если бы я знал, где она это прятала, я мог бы просто разорвать ее и забрать это обратно, но я не дурак. Я знаю, что это работает не так, точно так же, как я знаю, что произойдет дальше.

Это уже происходит. Я чувствую это глубоко в центре своей груди, где, как говорят, создается связь. Это больше не пустая боль в поисках чего-то, чего оно не может найти. Это нашло ее.

Оно хочет ее.

Я хочу ее.

Я стискиваю зубы, отрицая мысли, которые не могу контролировать.

Пустое сердце, которое проявило себя в тот момент, когда она была в пределах досягаемости там, на Земле, сейчас полно, но есть дыра, которой не должно было существовать. Она течет, как черная смола, прожигая себе путь по венам с каждой умирающей над головой звездой.

Она, должно быть, тоже это чувствует.

Напряжение ее дара, цепи, обвивающиеся вокруг него ‒ наказание от судьбы за то, что я отверг дар, который она мне дала, ‒ не то чтобы она даже знала, на что похож ее дар.

Но я выиграю войну со своим разумом, даже если причины сейчас иные, чем были час назад.

Я откажусь от маленькой куклы, совершенством которой меня дразнят.

Я не могу оставить тебя, маленькая Лондон.

Пальцы дергаются, чтобы коснуться того, что принадлежит мне, в момент, когда я думаю об этом, поэтому я призываю ветры наверху, скользя ими по ее щеке.

Ее губы изгибаются во сне, и мне приходится отвести взгляд.

Всего несколько часов назад она была обернута вокруг моего члена. Теперь это ощущается по-другому. Как прощание.

Я подношу горлышко бутылки ко рту, не в силах оторвать глаз от ее шелковой кожи. Ее нога высовывается из-под простыней, прямо на линии яркого лунного света, пробивающегося сквозь звездное стекло наверху. Это не то, чего я хотел, но я знаю, что загнан в угол без гребаного выбора.

Ставя теперь уже пустую бутылку скотча на стол, я встаю во весь рост. Все еще чувствую ее запах на себе, ее вонь прилипает ко мне, будто она принадлежит этому месту. Потому что это так. Все в Лондон принадлежит мне, даже ее гнев. Я бы заключил это дерьмо в объятия и позволил бы ей взорваться от моего прикосновения. Черт, но я ненавидел ее.

А еще больше я ненавидел то, что совсем ее не ненавидел.

Шипя, я стискиваю зубы и сокращаю расстояние между нами, пока ее кровать не касается голеней. Наклоняясь вперед, убираю ее светлые волосы со щеки и напрягаюсь, когда она перекатывается на спину, шелковый халат распахивается и обнажает безупречную плоть. Два идеально розовых соска смотрят на меня в ответ, подтянутый живот напрягается, когда она раздвигает ноги.

‒ Черт… ‒ рычу я, слегка проводя кончиком пальца по внутренней стороне ее обнаженного бедра. Это не тепло, которое разливается по всему моему телу от простого прикосновения, это лед.

Как будто мороз проник в кровь. Она нужна мне. Но я не могу ее получить. Я не заслуживаю ее, и она не хочет меня.

Она бы никогда не захотела меня.

‒ У тебя вошло в привычку наблюдать за мной, пока я сплю? ‒ сонно шепчет она, но ее тело не двигается.

‒ Иногда. В других случаях я кончаю тебе в рот, а ты даже не знаешь об этом.

У нее нет умных замечаний, просто пристальный взгляд, в ее глазах печаль, которую я терпеть не могу.

‒ Найт?

Я опускаюсь на край кровати, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на единственной ванне, которая стоит посреди комнаты. Только я начинаю представлять Лондон голой в этой ванне и все те разные способы, которыми я мог бы трахнуть ее, в ней и вокруг нее.

Я прочищаю горло.

‒ Я не хочу ненавидеть тебя, но я ненавижу, ‒ ее слова возвращают меня в настоящее.

Лондон ‒ жесткая женщина, и она ни перед кем не смягчает свои углы. Мне это в ней нравилось. Она брала все, что, блядь, хотела, и ей было похуй, как это выглядело для кого бы то ни было. Я бы сказал «нарциссичная», если бы у нее не было так много замечательных черт, которые противоречили этому термину.

Она, должно быть, перекатывается на бок, потому что кровать колышется подо мной.

‒ Я буду ненавидеть тебя вечно, Найт. Я знаю себя, ‒ ее голос утонул во сне.

Я должен бороться с собой, чтобы не смотреть на нее, чтобы увидеть, действительно ли она проснулась. Я знаю это, но знать и слушать слова, слетающие с ее губ, ‒ это совсем другое, черт возьми.

‒ Я никогда тебя не прощу и собираюсь сделать твою жизнь невыносимой.

Последнее слово ‒ призрак слогов на ее губах, и когда я поворачиваюсь, чтобы наконец взглянуть на нее, я удивлен, увидев, что ее глаза слабо смотрят в мои.

‒ Итак, прямо