Русский романс - Наталья Гончарова

Погода сменилась, как часто бывает сибирской весной, вот только дул ледяной ветер, а теперь яркое апрельское солнце, словно плавило все вокруг, к тому же крутой подъем в гору, требовал от путников не малых усилий.

Как возможно, чтобы одновременно было и жарко и холодно,– подумала Анна, развязывая платок и спуская его на плечи, часть волос безнадежно выбились из прически и теперь от ветра то и дело, то развивалась назад, то закрывала лицо, другая же оставалась влажной и неприятно холодила шею, она попыталась поправить волосы, но убедившись в тщетности своих попыток, бросила это занятие. В конце концов она уже давно убедилась, что быть безупречной, ей не удастся никогда, скорее наоборот, всевозможные нелепости и конфузы, будут неизменно преследовать ее, остается лишь принять свои неудачи, с наименьшими моральными затратами, не изводя себя, желая быть тем, кем ей никогда не быть.

– Так все-таки, зачем вы меня позвали? – уже настойчивее спросила она.

Он слышал, что она его о чем-то спросила, но что она спросила, он не смог бы сказать и под дулом пистолета. И это солнце, и ветер, и холод, и зной, словно намеренно терзали его несчастное тело, а главное ее манящая фигура, который он имел счастье лицезреть поднимаясь за ней по склону. Волосы словно сияли на солнце, то желтыми то красными огнями, она женственно откидывала их назад, чтобы затем заправить за ушко, плавные изгибы бедер покачивались в такт ее шагам, в итоге он и вовсе забыл, зачем он ее позвал. Он вспомнил сказку о Нильсе и мышах, и под этим изнемогающем весенним солнцем, он неотступно двигался за ней, словно зачарованный, как если бы она играла на волшебной флейте, и тянула за невидимою веревочку, к которой он был накрепко привязан. На этот ли холм или на любой другой, за ней он готов был идти куда угодно.

Будто прочитав его мысли, она остановилась, обернулась и гневно посмотрела на него.

– Зачем вы меня позвали? – уже нетерпеливо, задав тот же вопрос, спросила Анна.

Но увидев его измученное лицо, она захохотала, сменив гнев на милость, ибо приняла его несчастье, исключительно за результат тяжелого подъема.

– Милая моя, Анна Тимофеевна, - начал он, вытирая, вынутым из внутреннего кармана белоснежным платком, вспотевший лоб, – право слово, я не привык к такой странной погоде, вот ежели бы сейчас были тучи или того лучше дождь, то я чувствовал бы себя превосходно, а здесь, я сам не свой, позвольте же мне подняться и немного отдышаться, уверяю вас, я все скажу, даю вам слово дворянина.

Она звонко засмеялась и ничего не сказав продолжила путь, в то же время, ускорив шаг толи от нетерпения, толи дразня его.

Вид с холма открывался и правда восхитительный, да и само здание, заброшенного завода, заросшее травой было прекрасно в своем упадке.

– Поразительно, как забытые и полуразрушенные места, бывают порой красивее хотя и не всех, но многих новых, и лишенных души в своем совершенстве. Согласитесь? – спросила Анна, любуясь видом, когда они, наконец поднялись на гору.

Николай обвел взглядом заброшенное, ничем не примечательное здание бывшего завода, на выбитые окна, покосившийся забор, или те места, где природа отвоевав свое место и вовсе поглотила результаты человеческого труда, на весь этот упадок, разруху и декаданс и не нашел в нем не только ничего привлекательного для себя, но и даже мало-мальски приятного глазу.

– Хм, удивительное вы создание Анна Тимофеевна, даже в разрухе красоту видите. Кругом зияют рваные дыры, ржавчина, и бурьян. Столько трудов и денег пошло прахом. А вам все это кажется красивым. Хотел бы увидеть красоту в этом, но, увы, боюсь ее здесь нет, – заключил он.

– Значит вы, право слово, не туда смотрите, смотрите вон на тот луч солнца, – и она указала на главное полуразбитое окно, – здесь были люди, кипела жизнь, а теперь нет ничего, один только след от них остался, словно след на песке. Люди здесь жили, работали, кто они, где они – нет ничего, осталась лишь память, а природа, вы только послушайте, как поют здесь птицы, этот мелкий кустарник, что захватил завод им явно по нраву, все это так восхитительное и так грустно и так прекрасно, я и не знаю как все это объяснить, чувства вообще объяснить бывает не просто, – задумчиво и уже меланхолично сказала она, хотя буквально минуту назад с таким воодушевлением говорила о красоте вокруг, что невольно и он, со своим скептическим и трезвым взглядом на жизнь, вопреки здравомыслию поддался порыву, заразившим удивительным чувством восхищение всем, что происходит вокруг.

– В этом с вами нельзя не согласиться, Анна Тимофеевна.

– Можно Анна.

– Ан-на, – по слогам, будто снова учась говорить, произнес он.

– Николай Алексеевич, простите мне мой, наивный и неуместный порыв души, я всегда не много не своя на природе, будто во хмелю, – улыбнулась она, – я не забыла, что вы меня позвали, не праздности ради, что же вас заставило, пренебречь правилами приличия и пригласить гувернантку на прогулку? – не удержавшись, съязвила она.

Он, не услышав ее колкость, а может услышав, но не подав виду, заговорил, встав в пол оборота к ней, так, что казалось, будто он говорит одновременно ей, но при этом смотрит куда то вдаль.

– Никогда не имел сложности в выражении своих мыслей, до сей поры, честно признаюсь вам. Но сейчас, не знаю, как и начать, и должен ли говорить, а главное стоит ли. Не имел обыкновения, вмешиваться в чью либо жизнь, но…

– Не томите же, – перебила его Анна, – если до сей поры, я хотела услышать, зачем вы меня позвали, так как считала, что серьезного в том мало, теперь же, после вашего предисловия, я хочу и страшусь услышать это, а оттого чем быстрее придет развязка, тем легче.

– Не бойтесь, то будут слова друга, а я смею надеяться, скорее вам друг, нежели враг. В общем, дело достаточно деликатное, и на сколько я могу судить о вас, а я хотя и не вижу красоты в заброшенном месте, однако же в людях, смею думать, разбираюсь не так уж плохо. Вы хотя и наставница, для юных барышень, но по моему разумению, остаетесь созданием неискушенным и отчасти ваши представления о людях, как я