Русский романс - Наталья Гончарова

– Смотрите же! – удивленно и восхищенно воскликнул он, указывая рукой в сад!

– Где? – с любопытством спросила Анна, пододвигаясь ближе и через плечо, пытаясь рассмотреть, что же привело его в такой восторг.

Он резко развернулся, и властно, но деликатно, взял ее за руку, чуть выше локтя, и уверенно притянул к себе.

– Вот видите, Анна Тимофеевна, не только вы в эти игры умеете играть. Нам надобно увидеться наедине, я должен кое что вам сообщить, но разумеется не здесь. Сегодня после обеда, скажитесь больной и отправьтесь за порошком от головы к лекарю. Я буду ждать вас на углу Народного дома и кабака «Семь подков», ровно в два по полудню, это единственный район, который мне знаком в этом городе. Не молчите же, будто статуя, скажите, что непременно придете, – почти умоляя, прошептал он. Его лицо было так близко, что она с трудом могла сфокусировать свой взгляд, волнение и его близость не давали ей, рассуждать трезво. Все в голове перепуталось, будто на голодный желудок она выпила сто грамм анисовой.

– Ну или кивните хотя бы, – уже не так дружелюбно шептал он, явно теряя терпение. Тем временем в комнату вошла Татьяна, удивленно взирая, на разворачивающуюся в гостиной сцену.

– Анна Тимофеевна, простите за опоздание – в комнате раздались детские голоса.

Находиться здесь, в гостиной, в такой провокационной близости друга от друга, было по истине опасно.

– Кивните же! – сквозь зубы процедил он.

– Да, да, я приду, – сказала она еле слышно, запоздало кивая головой. Я приду, обещаю, клянусь, пустите же, – почти умоляюще попросила она, высвобождая руку из его крепкой жаркой ладони.

Он удовлетворенно, поклонился и отошел на расстояние, куда более приличествующее их положению.

Завтрак тянулся целую вечность. Клятвы, которые она дала себе ночью были сложены и забыты. Если бы не ее положение и обстоятельства не позволяющее ей быть свободной, она, пожалуй, тотчас бы отправилась на свидание с ним, не откладывая ни минуты.

На память пришла история, случившаяся в их доме много лет назад. Так же по весне, отец, чтобы их трехшерстная красавица-кошка не сбежала к своему «соседу-жениху», лаз, которым она пользовалась для того, чтобы выбираться на улицу, заткнули паклей. Отец делал это с такой тщательностью и скрупулёзностью, что после проделанной работы, заявил со всей ответственностью, что, пожалуй, перестарался. И что когда необходимость в том отпадет, он не сможет вернуть все как прежде, так как лаз забит так туго и так плотно, что достать паклю обратно не сможет и самый сильный человек в городе. Каково же было их удивление, когда на утро, они обнаружили пропажу Мурки. Кошка исчезла без следа, лаз был свободен, а пакля растерзана и разбросана по всему дому. Узница любви, ведомая древним, как мир инстинктом, своими маленькими цепкими коготками отважно освободила себе путь к свободе. Отец еще долго хохотал над этим случаем, а когда мурка вернулась, но уже порядком отяжелевшая, решено было ее называть не иначе как Джульетта.

События сегодняшнего дня и история из прошлого, откликались в сердце кислым чувством смущения и стыда. Как же быстро она отказалась от тех принципов, которые хранила в себе и горделиво пестовала всю свою жизнь, ради человека, который ее об этом даже не просил.

Но, она дала согласие, и хотя сомнения в правильности принятого решения, начали одолевать ее, стоило с ним встретиться, хотя бы для того, чтобы лишний раз понять, как глупо она поступила в очередной раз.

Как бы ей хотелось в этот день при встрече, восхитить его своей красотой, женственностью и прекрасно скроенным платьем, подчеркивающем изгибы ее налившегося тела. Но арсенал средств для достижения цели по-прежнему был равен нулю, а гардероб все также был скуден, аскетичен и старомоден. В то же время, наученная горьким опытом и прошлыми неудачами, Анна решила не играть в знакомую незнакомку, а быть самой собой: не дурно воспитанной, не глупой, хорошо образованной, однако же, уже не юной, не привлекательной и если уж сказать по чести, невзрачной гувернанткой. Взглянув на себя в зеркало, и трезво оценив, кто она есть, свои достоинства и недостатки, приняв себя, она неожиданно обрела спокойствие и мир внутри себя.

На улице хотя и была весна, но дул настоящий сибирский ветер, поэтому Анна пренебрегла шляпкой, а поверх головы, накинула двустороннюю, в мелкий русский цветочек шаль, тот самый восхитительный платок, что подарил ей на рождество Степан Михайлович она так ни разу и не одевала. Как только Анна брала его в руки, он будто жег ей пальцы, как если бы был сделан из нитей, сотканных чертями в преисподней. Так что, в конце концов, она убрала его с глаз долой и больше о нем не вспоминала.

Здание Народного дома, где должна была состояться, обещанная встреча, находилось в пятнадцати-двадцати минутах ходьбы от купеческого особняка. Анна была рада лишний раз пройтись пешком, наедине с собой перевести дух, собраться с мыслями. Проходя мимо очередного деревянного барака, она услышала отчаянный лай, то был щенок-подросток, которого только что привязали на большую железную цепь. Она помнила его по своим зимним прогулкам, когда он только родился и вылез из теплой соломы со своим таким же неловким, но скромным и тихим братом. Они были похожи друг на друга, словно отражение, один белый с черным, а второй черный с белым. И хотя стоял январь, любопытство выгнало их на улицу даже в лютый мороз. Не зная страха, не ведая опасности, которая подстерегает их на каждом шагу, они подбегали к прохожим, то задиристо лая, подражая взрослым собакам, то пытаясь играть, то смешно падая на льду. Худая и изможденная мать, по кличке Найда, в отдалении была привязана к забору, но зорко и ревностно следила за ними, не отводя взгляда ни на минуту, в любой момент, готовая прийти на помощь. И горе тому, кто посмел бы обидеть ее детей. Каждую неделю, проходя мимо, Анна наблюдала за тем, как взрослеют щенки, все дальше выбегая на улицу, изучая этот большой и полный приключений мир. Беззаботное детство. Через месяц один щенок исчез, тот что черный с белым. Анна не знала, что с ним случилось, может он ненароком попал под колеса извозчика, а может, нашелся хозяин, но его брат, оставшись один, немного погрустил, а уже наутро продолжил играть как ни в чем