Скальпель для шейха - Катерина Снежная

кто имеет хоть каплю власти над ним. В то же время он трусливо благоговеет перед такими, как я. Презирает и молится, не в силах уничтожить или хотя бы сломать.

— Увидимся завтра, — говорю ей, наблюдая, как она сглатывает и поспешно улепётывает по лестнице в свою комнату.

— Славная девушка, эта Вера, — произношу я, разглядывая мрачного племянника. — Я так понимаю, между вами все кончено.

— Плохо понимаешь, — цедит он, глядя исподлобья. — Я приехал сюда с ней помириться, а ты все портишь, дядя. Что, черт возьми, было сейчас? А?

Я не могу не усмехнуться.

— Это то, что ты видел. Ты мне только что ее отдал, Галиб.

— Я не отдавал! Я ее парень. Ты пригласил, чтобы унизить нас? Признай, тебе нравится унижать. Ты чертов соблазнитель.

Сосунок давит на чувство совести или морали. Мне неизвестно, на что он рассчитывает, но ни того, ни другого у него нет. У меня тоже. Пожалуй, я знаю его лучше, чем он сам.

— Поздно, Галиб, трахай Полину, а эту киску оставь для меня.

Он приходит в состояние неадекватности, входя в раж. Но не бросается с кулаками, не бьет меня и даже не планирует показать силу. Все, что его сейчас волнует, — это месть и желание убить. Не в открытую, а тихо.

Потом. Исподтишка.

Я встаю и подхожу к нему, хватаю его за грудь.

— Ты все понял!?

Разъяренно, униженно, пожираемый заживо смертельной пустотой внутри, он, красный как бык, отчаянно напрягается. В момент начала семяизвержения он чувствует контакт от того, что я тряхнул его. Галиб корчится, дергается, покрываясь потом, а затем исступленно кончает. Прямо в трусы. На глазах у него выступают слезы от наваждения, от злобы, от желания быть мною. Он бурно и ярко трясется. Стонет в хриплый напев, закатывая глаза от удовольствия.

— Ты совсем больной, — разжимаю пальцы, и он бухается в ноги.

— Она моя. Ты опоздал, — тянет он с садистским надрывом, а затем начинает истерично смеяться, так, точно девчонке конец.

27

Ситуация развивается невыносимо. Не потому, что всё так складывалось вообще, а потому что Марс прав.

Я лгу себе.

Нагло вру!

Я хочу его, а вовсе не Галиба.

Боже, мне стыдно признаваться самой себе в том, в чём изначально имела другое мнение, как иметь раздвоение личности.

Вся идея с поездкой кажется теперь идиотской.

И Галиб, как он мог такое говорить? Как?

Для дяди ему ничего не жалко. Н-да, это определённо конец. Так он меня и кому-то другому не пожалеет. Вспомнилась ситуация с Семёном. Я тогда не поверила последнему. Теперь сомнения распирали сердце, если не прозрением, то обидой.

Оказавшись в комнате, я закрываюсь на щеколду и не желаю никого видеть.

Я столкнулась с трудной задачей.

И у меня нет решения.

Когда они уехали, в доме стихло, и я выбралась из укрытия.

День пролетел в размышлениях.

И я ничего не нашла лучше, чем всё честно рассказать Галибу и забыть о нём. Навсегда. В конце концов, я не могу доверять человеку, которому меня для дяди не жалко, как бы двояко ни складывалась ситуация.

Они вернулись поздно, я давно спала, свернувшись в одеяло, как улитка. И весьма удивилась, когда под бок ко мне нырнул Галиб. С удивлением, сонная, я распахнула глаза.

— Привет, детка, — сказал он мягким голосом, улыбаясь.

От него пахло гелем для душа, костром, лесом.

— Привет, — не понимаю, что это за вторжение такое.

— Спишь?

В целом уже нет. И какой спишь, когда его руки подтягивают меня к себе и обхватывают. Я чувствую их уже на ягодицах. Пытаюсь увернуться, но Галиб просовывает руки и привлекает меня для поцелуя. В этот раз очень ласкового, уютного, тающего на губах, как мороженка. И пока я таю, его руки уже на груди, под сорочкой гладят твердеющие соски, прикасаясь игриво и с пущим намерением.

— Что ты делаешь? — удивление — это такое чувство, которое легко можно спутать с испугом.

— Ласкаю тебя, — отзывается он, ловко разворачивая меня на живот и собирая мои волосы в кулак. Тянет их на себя. У меня шея выгибается назад, пока я не встаю на колени, задом к нему.

Галиб задирает мою сорочку до шеи, просовывает свободную руку под меня, оглушающе щипает по очереди оба соска. Я дергаюсь и упираюсь ягодицами ему в живот.

— Нет. Стой. Нам следует поговорить, — последнее слово на выдохе, потому что соски отзываются с полусна очень чувственно на его выкручивания.

— Ты имеешь в виду ситуацию в обед, с обнаженной грудью?

Голос звучит глухо, но всё-таки ровно, и это странно. Его действия, пальцы на сосках. То, как пахом он упирается мне в зад.

— Об этом. И ещё, — меня бросает в жар от стыда.

— Алекс видел твои сиськи, — он отпускает волосы и теперь обе его ладони на моей груди. Пальцами он хитро вертит её, то нежно, то с вывертом. Сам же жмётся к шее за ухом, целуя и вылизывая её. Я пытаюсь извернуться, но он фиксирует меня, принуждая не дергаться. Смущает то, что у него не стоит.

— Отвечай на вопрос, Вера.

— Не трогал он, — признание ни о чём, и легко даётся.

— В отличие от дяди, верно? Но тебе же понравилось? Мне вот понравилось, что они оба тебя хотят. Руки распускает один, но заметь, он реально хотел пососать твои соски! Хорошо, что это можно только мне одному!

Момент истины, если уже говорить, то сейчас. Я дергаюсь, внутренне сжимаясь под ним.

— С чего ты взял? Мы больше не пара.

Парень всё так же висит надо мной, целиком контролируя и фиксируя. Кажется, пауза длится вечность. Я ощущаю, как поменялось дыхание Галиба.

— Так он тебе уже отсасывал? Трахал тебя?

Я качаю головой, ощущая, как ожил его член. Что же у него творится в голове, если его возбуждают подобные вещи? И спрашивает он без ревности.

— Да.

— Позавчера, верно? И, возможно, в день приезда? Да? — его руки сжимают обе моих груди, он практически лёг на меня и теперь я не могу не ощущать, как он возбужден.

— Да, — выдыхаю со злостью. — Когда вы с Алексом не ночевали. И знаешь, он не только сосал сиськи. Он делал чертовски сладко, гораздо лучше, чем ты играешь со мной. Я кончала и не один раз!

— Сука! — его возглас звучит раздосадованно. — Он заставлял тебя кончать? Только отсасывая соски? Или ниже тоже?

Мне бы быть поосторожнее. Промолчать. Смягчить сообщение. Но обида не лучший советчик.

— Да.