Бойфренд в наследство - Линдси Левитт

– Я не хочу, чтобы были команды. Я хочу, чтобы мы с тобой были единой командой.

Я поцеловала его. Я хочу встречаться с ним. И хочу спасти часовню. И мне ненавистно «или». Я мечтаю, чтобы эти желания соединяло «и».

Глава 11

Постаравшись развестись как можно более мирно, родители проявляли выдающуюся агрессию в своем стремлении сохранить для нас праздники «нормальными». Они то делили нас между собой, то устраивали нам развлечения сообща. Четвертое июля, День независимости, с двумя барбекю и двумя фейерверками (у каждого из родителей) и совместным просмотром фильма вкупе с занудствующей Ленор и психованным Джеймсом стал одним из самых утомительных дней в моей жизни. Это было, конечно, до Рождества.

А рождественский день начался в «Космосе». Мама после развода выбрала нашу обитель – квартиру с тремя спальнями, – потому что рядом с домом есть автобусная остановка. Было время, когда жизнь в многоквартирном доме ассоциировалась с комфортом и удобством, но тогда и роликовые коньки считались «крутняком». Каждые несколько лет объявлялась новая компания и переименовывала наш «человейник», присваивая ему испанское или итальянское название типа «Сиенский восход» или «Аликанте». Но независимо от того, сколько раз эти компании подновляли фасад, заменяя выпавший кирпич искусственным камнем, или приводили в порядок двор, наш «Космос» оставался «камерой временного содержания», местом, в котором ты вынуждена жить до погашения кредита или знакомства с парнем с более престижным адресом.

Тетя Шарон, приехавшая из Финикса, спала со своим чадом на скрипящем диване. Маме пришлось чуть ли не силой вытащить нас из постелей и собрать у елки с подарками.

Подарки. Это действительно было Рождество. Первое Рождество, когда мы проснулись не от аппетитного запаха завтрака и звуков родительских голосов. Это было первое Рождество без женатых родителей и без дедушки Джима, готовившего на кухне.

Никто не умел приготовить его так, как дедушка. Потому что он был незаменимым. Я могла подружиться с кем-либо еще, полюбить кого-то еще в своей жизни, но таких отношений, как с дедушкой, у меня бы не сложилось больше ни с кем. Я бы не смогла полюбить никого так, как дедушку Джима. Без самого близкого человека и традиционных праздничных ритуалов я лишь острее прочувствовала: праздники – зло.

И я мучительно пыталась игнорировать эмоциональные триггеры, пока остальные члены моей семьи разыгрывали – исключительно ради проформы – спектакль: открывали подарки. Джеймс изображал бурный восторг, носясь по комнате с новой видеоигрой в войну. (А кто не захочет подарить своему эмоционально нестабильному ребенку виртуальное оружие?) Ленор пожелала, чтобы все всенепременно узнали, что ее шарфы из органической пряжи связаны вручную. А ребенок тети просто плакал. Все плакал и плакал.

К тому времени, как подарки были разобраны и все начали спорить, куда пойти – в буфет в казино или ресторанчик «У Денни», мое напряжение в попытке удержать чувства под контролем зашкалило. Я заперлась в ванной, свернулась калачиком в ванне и попыталась занять себя счетом. Шестиугольные плитки на стене были достаточно маленькими, чтобы их подсчет отвлек меня на некоторое время. Но ненадолго. А потом мне показалось, что я вот-вот расплачусь. Но заплакать не получилось – я лишь задышала чаще и резче. И испугалась, что взорвусь, если не вступлю с кем-то в контакт.

Напиши я кому-нибудь из друзей, что заперлась в рождественское утро в ванной и стала считать плитки, они либо не ответили бы ничего (потому не знали, что ответить), либо совершенно не поняли бы намека на то, что я нуждалась в помощи, и принялись бы обсуждать футбол. Уловить такой намек действительно нелегко, и рассчитывать на их понимание не приходится.

Я вытащила из кармана мобильник. Может, мне это было нужно, может, я так поступила от отчаяния – не знаю, но я послала сообщение единственному человеку, которому смогла в тот момент написать.

Я: Привет. Рождество тяжелое.

Он прислал ответ через минуту.

Дакс: Я иудей.

Я: В самом деле?

Дакс: В Рождество – да. Я предпочитаю любую другую религию той, что делает этот день самым худшим в году.

Я: Может, он не самый худший. Мне вот подарили соковыжималку. Теперь я смогу пить свои овощи.

Дакс: Вот откуда, должно быть, пошло выражение «наигранная радость».

Я: Ха. Да.

И тут мой запал прошел. Если я не смогла написать о своих чувствах людям, которых знаю гораздо лучше Дакса, мне не стоило открываться ему. Я уже начала печатать: «Ладно, спасибо, что ответил, созвонимся позднее…» – как вдруг написал он.

Дакс: Первое Рождество – самое тяжелое. Поверь мне.

Мне сделалось не по себе. Страшновато как-то, когда тебя так быстро и так верно понимает человек, с которым ты знакома меньше двух месяцев. Похоже, и для Дакса этот день очень мучителен: праздновать Рождество только с мамой и придурком «дедулей» довольно тягостно. Будь рядом отец, его жизнь, возможно, сложилась бы совсем по-другому.

Я: Спасибо за понимание. Надеюсь, ты переживешь этот день.

Дакс: Я переживаю каждый день последние девять месяцев. Пора зажечь менору.

Я: Погоди. Так ты шутишь?

Дакс: Мазаль тов.

Я ополоснула лицо и вернулась к семье. Ленор и Джеймс подарили мне корзину овощей и фруктов, чтобы я смогла опробовать соковыжималку. В итоге мы пили в рождественский завтрак лимонно-яблочно-морковно-капустно-манговый сок. Честно говоря, на вкус он получился противным, но могло быть и хуже.

* * *

В тот день Джеймс давал рождественский фортепианный концерт в церкви в соседнем Хендерсоне. Папа должен был встретить нас возле фонтана перед церковью в два часа дня. Но установка «должен» в случае с ним не всегда срабатывала.

У малыша протек подгузник, и Ленор с тетей Шарон поспешили в прицерковную уборную. А я стала считать автомобили, заезжающие на парковку. Двенадцать. Но дедушкиной машины среди них не было.

– Мне пора, – Джеймс погрузил руку в фонтан и выудил монетку в двадцать пять центов. – Я главное музыкальное событие, и, если вовремя не появлюсь, миссис Джорджия рассердится.

Мама посмотрела на часы и вздохнула:

– Это на него не похоже.

– Ты хочешь сказать, что он не мог нас прокатить? – уточнил Джеймс. – Мог! Отец подвел нас. Посмотри правде в глаза, женщина.

– Джеймс, а что говорит твой психотерапевт по поводу того, что ты называешь меня «женщина»? – спросила мама.

Брат отгрыз ноготь:

– Я могу называть тебя другим словом, похуже.

– Джеймс! – когда мама копировала тон Джеймса, мне становилось