Бойфренд в наследство - Линдси Левитт

больно за них обоих. Она будто хотела сказать: я тебя очень люблю, сынок, но я так устала от тебя. Из-за этого Джеймс заводился еще сильней, и их пикировка продолжалась до исчерпания ресурсов.

– Лана, – передразнил маму брат.

– Мы уже разговаривали на эту тему.

– Я ничего не делаю! – заорал Джеймс. Несколько прихожан, входящих в церковь, бросили на нас суровые взгляды. Да. Они явно еще не прониклись рождественским духом. – Я здесь, чтобы играть на чертовом пианино, а ты беспричинно отчитываешь меня.

Мама возвела глаза к небу и вздохнула, словно Бог в ответ на ее безмолвную просьбу мог прислать ангела-хранителя или святого, специализирующегося на подростках.

– Нельзя произносить слово «чертов». Тем более в такой праздник.

– Это вам нельзя. А мне можно, – огрызнулся брат.

– Ты меня провоцируешь, – посетовала мама.

– Думай как хочешь. Я пошел в церковь. Передай отцу спасибо за то, что не пришел.

Джеймс открыл дверь ударом ноги и не оглянулся на оклик матери:

– Найди нас после выступления.

– Вот еще! Вы мне до лампочки! – выкрикнул Джеймс.

Мы с мамой смолчали. Могло быть и хуже. По крайней мере, он не обозвал ее (а мог), не сломал что-нибудь и не пробил дырку в стене, сломав при этом себе руку. Миссис Джорджия пояснила нам, что, распуская руки, Джеймс дает выход своему гневу. Без пианино было бы хуже.

– Не расстраивайся, мам, – сказала я.

– Давай в следующем году оправимся на Рождество в круиз, – мать закусила губу. – Пожалуй, я тоже пойду в церковь, займу нам места. Ты дождешься отца?

– Конечно, – пообещала я. – Мне все равно не хочется слушать этот концерт.

– Он приедет, – заверила меня мама.

А я и не говорила, что папа не приедет. Только он может приехать после концерта.

Фонтан возле церкви, должно быть, считался современным, когда его построили. Но теперь он походил на реликтовую скульптуру, давшую течь. Я пересчитала все монетки на дне его чаши, всех женщин в шляпах и минуты. Я могла довольно точно определить, сколько прошло времени. Через двадцать минут показался отец.

– Извини… опоздал… была… встреча, – пропыхтел он, поднимаясь по ступенькам.

– Прекрасно… – Я посмотрела на часы. Двадцать две минуты. – На этот раз у Джеймса действительно есть все основания злиться на тебя. Ты в порядке?

Отец согнулся, уперев руки в колени, и наконец отдышался:

– Мать расстроилась?

– А она когда-нибудь расстраивается? – я выдержала паузу. – Сегодня Рождество. Что за встреча у тебя в Рождество?

– Что-что? – Отец рывком распахнул дверь в вестибюль.

– По какой причине ты опоздал?

– Надо было сделать одну вещь по работе.

– Я поняла, но что именно тебе нужно было сделать? – допытывалась я. Потому что до этого у папы никогда не было «встреч». Бывали «запарки», «дурацкие поручения», «приемы». Но слова «встречи» я от него не слышала. И какая бы работа ни была у человека, но рождественским утром встречи никто не назначает.

Отец торопливо зашагал вперед:

– Надо же. Допрос с пристрастием… Мне надо было встретиться кое с кем… Ну а ты как провела утро?

– Значит, «одна вещь по работе» на самом деле «кое-кто». Этот кое-кто – женщина?

– Что с тобой сегодня, Холли?

Отец не ответил на мой вопрос. Почему? Почему он не хочет сказать мне правду? Объяснить, почему развелся с мамой, и признаться, что уже начал встречаться с другой женщиной? Разве я о многом прошу? Да меня и не особо волнует, что он делает – меня бесит, что он это скрывает. Если он хочет пощадить чувства мамы, можно сказать об этом мне. Повести себя как взрослый человек.

– Мне просто интересно, в каком возрасте ты будешь честен и откровенен со мной.

– А с чего ты взяла, что я с тобой не откровенен? Что-то тебя сегодня переклинило. – Отец приоткрыл дверь в концертный зал. – Вон твоя мама. Мы пришли вовремя.

– Меня не переклинило. Просто я хочу…

Отец уже шел по проходу и не услышал меня; он никогда меня не слышал. И я даже сейчас не понимаю, почему тогда так волновалась за него. Отец этого не заслуживает. Джеймс тому доказательство.

Хор умолк, кто-то встал и прочитал фрагмент Писания о рождении Христа. Наша семья раньше не была ревностными католиками; мы ходили в церковь только по праздникам и когда Джеймс давал концерты. В прошлом году благодаря его музыкальному дару брата стали чаще приглашать на религиозные мероприятия, и мы стали регулярнее посещать церковь.

Конкретно эта церковь мне понравилась тем, что в ее часовню, периодически служащую концертным залом, не пускают малышню, а акустика настолько хорошая, что казалось, будто музыка Джеймса звучит с небес: звуки рассеивались по всему пространству, обволакивая и захлестывая тебя.

Брат прошел по сцене – ссутулившийся, с заострившимися чертами лица. Он сел на табурет, встряхнул руками и заиграл; пальцы бешено застучали по клавишам.

Мама посадила меня и Джеймса за фортепиано, когда мне было девять, а ему пять лет. Моя короткая карьера пианистки продлилась всего тринадцать месяцев – до тех пор, пока мама не узнала, что я платила учителю музыки три доллара за урок, чтобы он не мучил меня несносными упражнениями. Мама, естественно, уволила того клавишника и наняла миссис Джорджию, которая не приняла такую ленивую ученицу и предпочла тратить лишние полчаса на совершенствование фортепианных навыков моего младшего брата. Начав с получасовых уроков раз в неделю, Джеймс стал проводить за пианино по несколько часов в день. Родители без сожаления вкладывали деньги (которых ни у кого из них не было) в его волшебные пальцы. Джеймс играл в церквях и колледжах, выступал на фестивалях и участвовал в конкурсах. И даже невзирая на одолевающие его последние два года тревожность и смятение чувств, он в обязательном порядке продолжал играть по несколько часов в день.

Впереди, через несколько рядов от нас, кто-то кашлянул, но, кроме этого, единственными звуками, наполняющими церковь, были фортепианные аккорды Джеймса. Иисус возродился к жизни в темпе крещендо и умер под скорбные ноты. Джеймс добрался до финальной части, которая, в представлении миссис Джорджии, должна выражать надежду. Эмоции струились из его пальцев, но к сладостной, обнадеживающей благозвучности примешалась горечь. Мои глаза защипало от слез. Рождественская история должна закончиться на радостных, оптимистичных нотах. Но в интерпретации Джеймса я их не услышала. В его музыке звучала одна тоска. Сильная тоска.

Джеймс даже не отреагировал на бурные аплодисменты – только бросил быстрый взгляд на нашу скамью. Отец помахал ему, и Джеймс поспешно опустил глаза. А когда он сошел со сцены, те самые руки, которые наполнили церковь