Разводные процедуры - Лика Ланц

Из него будто воздух выпустили. Плечи опустились, руки утратили напряжённость. Марк так и сидел передо мной в костюме с иголочки. При параде: бледно-голубая рубашка, галстук. Ледяной принц. Точнее, король.

— Простите меня, Мила, — покаялся он и посмотрел на меня совершенно другими глазами. — Дочь — больное место. Я и так чувствую себя отвратительным отцом. Вроде бы и стараюсь, но точно не дотягиваю хотя бы до минимума. И знаете в чём парадокс? Я порой с ужасом думаю, что за двенадцать лет, с тех пор, как родилась Катя, ничего не изменилось. Я не стал хуже, но и не стал лучше. Я всегда таким был: не совсем внимательным, вечно занятым. А если учесть, что Вика… жена моя, тоже не особо занималась ребёнком, я должен, наверное, очень долго стоять на коленях и благодарить высшие силы за то, что моя принцесса не испортилась, не превратилась в слишком современную девушку. Думаю, вы понимаете, о чём я. И глупо было бы не замечать, что Катя всё равно изменилась. После того, как… Но я стараюсь сглаживать углы, как могу.

— Как? Отсылая ребёнка к бабушке?

Марк снова закопался пальцами в шевелюру. Кинул на меня взгляд. В нём — и отчаяние, и упрямство, и раздражение.

— Там она под присмотром. Не в одиночестве. И мне спокойнее. К сожалению, у меня работа. Я не могу всё бросить и быть с ней круглосуточно. Хотя бы потому, что ещё есть планы на перспективу, а деньги с неба не падают, к сожалению. Вы думаете, я всю жизнь мечтал жить здесь? — обвёл он небрежным жестом пространство. Брезгливо, я бы сказала. И это меня задело.

Сноб. А мы для него вроде бы как и не люди, что ли?.. И будь у нас просто разговор между двумя взрослыми, я бы встала и ушла. Но у меня в квартире, этажом выше, сидел несчастный ребёнок, его дочь, которой я обещала, что помогу, и поэтому я глотнула обиду.

Глава 26

— Знаете, в чём ваша ошибка, Марк? — мне очень важно было донести до него простые истины, чтобы он действительно понял, а не послушал, отмахнулся и продолжил всё так же отдаляться от дочери. — Вам всё кажется, что если вы заработаете на лучшее место под солнцем, то будет лучше. Вы были счастливы там, в том доме, из которого уехали? Кате там было комфортнее? Она скучает по той жилплощади, образу жизни, школе, которую пришлось сменить?

Он по-настоящему завис. Даже глаза остекленели. Видимо, силился понять, что я ему пытаюсь втолковать.

— Вашему ребёнку, Марк, не хватает вас. Вашего внимания, общения, маленьких радостей, которые вы можете пережить вместе. Ни роскошный дом, ни элитная школа, ни триста пятьдесят ненужных вещей, которые вы можете купить за деньги, не заменят этого. Вы можете быть счастливы здесь и сейчас. В этой квартире, которая вам не нравится. В этой обстановке. Разрешить, например, дочери посещать художественную школу или студию. Она у вас очень хорошо рисует, вы знаете? Талантливо, я бы даже сказала, хоть, конечно же, я не эксперт и моё мнение может ничего не значить для вас. Мнение опостылевшей соседки, которая бесконечно нарушает ваш покой. Не перебивайте меня! — вытянула я руку, потому что Марк, кажется, хотел мне возразить. — Но у вас всегда есть возможность спросить об этом кого-то более компетентного. Пусть он скажет, что дочь ваша талантлива. И нет ничего страшного в том, чтобы она рисовала. Вы бы могли хвалить её хоть иногда. Делить радость. Восхищаться её работами. Вот это для неё важно и ценно. Ходить с дочерью на концерты или в парк, на выставки или в кино. Сидеть вечерами и разговаривать по душам. Пусть не сразу, но она откроется. А не спихивать её на бабушку, потому что вам так спокойнее. А спокойнее ли ей, вы спрашивали? Знаете ли вы, что она тяжело переживает смерть деда? Что она любила его, а бабушка, как мне показалось, застыла в своём горе и не помогает, а только усугубляет её личное одиночество и страх. Там, полагаю, не так, как здесь? — я тоже обвела рукой пространство и позволила сарказму прорваться наружу.

— Нет, — мотнул Марк головой, — Мой отец — доктор наук. Светило медицины. Был.

Я видела, как тяжело он сглотнул. Как дёрнулся его кадык, как заблестели глаза и сжались губы. Ему тоже тяжело. Но его маленькой дочери тяжелее в несколько раз. Он всё же мужик, а она слабая ранимая девочка.

— И квартира там, небось, не чета, — снова махнула я рукой, — хоромы, полагаю. С хорошей звукоизоляцией и так далее. Но сейчас это склеп. Для вашей дочери. Тягостные воспоминания. И отрешённая бабушка в скорлупе горя. Катя делает всё, чтобы убежать оттуда. А ночевать для неё там — хуже, чем на кладбище.

— Но почему она не сказала об этом? — глухо спросил Марк.

— А вы спрашивали? Интересовались? Позвонили ей сегодня?

— Не успел, — снова мотнул он головой. На голове у него сейчас ералаш. И вид нашкодившего школьника.

— Катя сегодня останется у меня, — сказала я, поднимаясь, — а всё, о чём мы с вами говорили — между нами. Надеюсь, вы сделали выводы.

— Мила, подождите, не уходите! — подорвался он за мною вслед, схватил за руки. — Простите меня, ради бога! Я знаю, что обидел вас, не такой уж я и тупой на самом деле. Вы правы, да. Это не Катя, наверное, испытывает дискомфорт, а я. Не она, а я чувствую себя неуверенно, потому что не знаю, что приоритетно. Поступаю так, как считаю нужным. И да, ни разу не поинтересовался, что обо всём этом думает она. Я попытаюсь всё исправить. Спасибо.

Последние слова Марк прошептал чуть слышно. Дышал тяжело. А затем наклонился и поцеловал мне руки. Вначале одну ладонь, а затем другую.

Неправильно как-то поцеловал. Не тыльную сторону, как делают мужчины это обычно, а внутреннюю. В центр. Где самая чувствительная кожа, оказывается. И меня прошибло таким током, что я не понятно каким образом на ногах устояла.

— Посидите со мной, пожалуйста, — вёл он меня за руки назад, — мы даже чаю не попили с вами. И я не хочу, чтобы вы уходили вот так.

Не такой уж он и чурбан, как оказалось…

— Меня дети дома ждут, беспокоиться будут, — слабо «отбивалась» я, но на стул всё же села.