Половина пути - Юля Тихая

Ещё Брент неплохо ориентировался в Бади и интересно рассказывал о том, как строят — или, скорее, лепят, — традиционные домики тан-жаве. Город гордо нёс в себе следы многочисленных перестроек, кое-где дороги прорубали здания насквозь, а эхом войны здесь были только плакаты на театральных тумбах. Танги взяли Бади одним днём, боёв здесь не было, а затем в округе тянулось длинное позиционное противостояние. После успехов марельцев на центральном направлении враг спешно отошёл из города, не оставив даже фугасов.

Брент, правда, больше говорил не про войну. Показал старый купеческий квартал и бронзового быка, провёл по подземной галерее и изящному мостику, болтал сам и расспрашивал о родном для Ольши Садовом. И она даже, страшно сказать, смеялась, а когда Брент купил для неё яблоко в карамели — покраснела.

И только тогда запоздало сообразила: это ведь было почти свидание. По крайней мере, примерно так Ольша представляла себе свидания, только на девушке должно было быть красивое платье и цветастый платок, а не заношенные штаны, военная куртка с чужого плеча и рубашка из покойницкой.

Сама Ольша никогда ни с кем не гуляла. Пока училась в обычной школе, она только с завистью слушала рассказы девочек постарше, а потом, в гимназии, слишком много плакала, чтобы интересоваться мальчиками. В Стовергскую школу Ольша поступила ожесточённая, похудевшая и посеревшая. Наверное, на лице у неё было написано большими буквами намерение сжечь всякого, кто полезет с дурными идеями. В Стоверге любая девушка по умолчанию считалась красавицей, потому что было их от силы десять на полторы сотни парней, но Ольша всю учёбу проходила одиночкой.

А потом армия и Лек, и там уж, конечно, было не до свиданий.

Приятно… и яблоко вкусное.

Несмотря на глубокую осень, в Бади было ещё довольно тепло, — уж конечно теплее, чем в горах. Погода стояла сухая, солнце казалось вполне дружелюбным, ветер, дразнясь, понемногу ощипывал пожелтевшие деревья. А в городском пруду плавали лебеди. Кружили вокруг своего плавучего домика в самом центре пруда и выгибали длинные шеи.

— Покормим их?

— Лучше не надо, — Брент добродушно посмеивался над восторгом на её лице. — Они вблизи не такие уж дружелюбные!

Ольша фыркнула и задрала нос, мол, ну и ладно, ну и не очень-то и надо, как будто я лебедей в жизни не видела, — а потом прижалась к боку Брента. Он приобнял её за талию, и девушка почувствовала себя особенно хрупкой на фоне этой огромной руки. И тогда Брент очень серьёзно спросил:

— Ольша. Чего ты хочешь?

Глава 17

— Чего я?..

Он не торопил, но Ольша так и не нашлась с ответом, только стала смотреть на лебедей ещё внимательнее. И Брент, вздохнув, продолжил:

— Я вижу, что ты… очень нервничаешь. Не прямо сейчас, но, например, вчера. Я понимаю, что тебе могут быть сейчас неприятны все мужчины разом. Но какие-то вещи тебе, кажется, нравятся, и мне не ясно, насколько я могу продолжать.

Ольшу облило стыдом — куда хуже и больнее, чем она сама обожгла себя силой.

Ему «не ясно»!.. Конечно, ему не ясно, потому что она как пыталась усидеть на двух стульях, так и сидит на них дальше, себялюбивая мразь. Гуляет под ручку, ластится, жуёт яблоки, пользуется его добротой, а вечером что? Снова рыдать, когда он закономерно захочет поиметь с неё хоть что-то?

Наверное, нужно было объяснить всё честно. Сказать, что она, может быть, и хотела бы, но, кажется, не может ничего ему предложить. Что Брент — каким бы замечательным он ни был, — остаётся мужчиной, и от мысли о том, чтобы под него лечь, Ольшу разбивает истерикой. И что она постарается не рыдать, но не может, по правде, ничего обещать. Что наибольшее, что она может в постели, это лежать лицом вниз, отклячив жопу, и не слишком трястись, и если его устроит, то можно и сегодня…

Если только он пообещает не отвлекаться на нежности, потому что тогда Ольша всё-таки безобразно разревётся.

Ещё она, наверное, могла бы ему отсосать. Да, это, наверное, можно.

Если бы Брент был груб, было бы гораздо, гораздо проще. Закрыть глаза и ни о чём не думать, подождать, пока всё закончится, а плакать потом, в одиночестве, смывая с себя следы и прикосновения. Так она, наверное, тоже могла бы.

Ольша действительно собиралась объяснить и даже открыла рот, а потом закрыла. Ткнулась носом в ворот его куртки.

Можно ведь — и не говорить. Попробовать… ничего не получится, и потом снова будет страшно и отвратительно, но так можно украсть ещё несколько часов тепла, и…

— Котёнок? Ольша. Я давлю на тебя? Пугаю? Если тебе что-то не нравится, если ты чего-то не хочешь, ты можешь остановить меня в любой момент.

— Я не против, — всё-таки сказала Ольша. — Но, если честно… я не уверена, что… что я могу. То есть… я не хотела ничего портить, я действительно думала, что справлюсь и смогу потерпеть…

— Не надо ничего терпеть. Пожалуйста.

— Я правда собиралась… но… оно само, — выдохнула Ольша, цепляясь за его куртку и не поднимая головы. — Просто… если пытаться запихнуть в меня член, оно… оно поднимается изнутри, и дальше оно само, трясётся и истерит и…

— Ольша, Ольша. Тшш… Не надо оправдываться. Ты не хочешь секса, верно?

— Я не против! Я…

— Пока похоже, что ты очень боишься.

— Я… я очень ценю то, что ты для меня делаешь. Я всё замечаю, и одеяло, и пирожки, и что ты не ругаешься, и всё остальное, а я даже поблагодарить тебя не могу нормально, но… Мне кажется, я могла бы… может быть, как-то иначе… ты любишь, когда ртом?

— Ольша. Ты не слышишь меня. Я спросил, чего ты хочешь, а не как ты можешь себя поломать.

Она зажмурилась и выдавила:

— Я не знаю.

И всё-таки заставила себя оторваться от куртки.

Брент выглядел уставшим. Уставшим, сердитым и каменным, глаза тёмные. Но касался бережно, рука на спине тёплая. Он был хороший, он был очень хороший, и он не заслужил всего того, что Ольша на него вывалила.

— Не надо меня благодарить, — что-то было в его голосе холодное. — Особенно не надо благодарить так, чтобы делать из меня насильника.