Половина пути - Юля Тихая

— Есть такая старая притча. Про то, что каждый проходит свою половину пути, и только так можно встретиться на середине. Плохо, когда один проходит девять шагов, а другой делает только один шаг. Плохо, когда один тянет к себе другого на верёвке. Чтобы вышло хорошее, нужно хотеть идти навстречу. Иначе будет только уродство, как перегруженная конструкция с неправильными узлами. Понимаешь?

Ольша видела в его словах довольно мало связи с реальностью, но всё равно кивнула.

— Хотеть — это не про заставлять себя ради непонятно чего. Это про внутреннее желание именно этого. Если его нет, то его нет, и это нормально. Просто не надо…

— Ты не хочешь уродства, — хрипло сказала Ольша. — А всё, что я могу… тебе противно. Мне… мне тоже противно. Но я ничего… не могу… больше.

Это было честно. И куда менее зло, чем могло бы быть. И всё равно она запустила руку под куртку и впилась пальцами прямо в ожог, так, что волдырь лопнул, а жижа потекла по рукаву.

— Обниматься ты тоже себя заставляешь?

— Чего?

— Обниматься. Мне казалось, тебе нравится обниматься.

— Мне нравится обниматься.

— Обниматься ты хочешь?

— Н-не знаю?..

— Ну что значит — «не знаю»?

Ольша честно попробовала примерить на этот вопрос брентову модель с шагами и верёвками, но вышла какая-то бессмысленная ерунда.

— Просто обниматься, — вздохнув, подсказал Брент. — Без всего. Прямо сейчас. Хочешь?

Они и так, можно считать, обнимались: стояли очень близко, а его рука лежала у неё на спине. Но Ольша всё равно кивнула, спрятала лицо у него на груди и сама обняла тоже, поморщившись, когда неловко задела ожог. Брент уткнулся носом в её волосы.

— Пока ты разбираешься, чего ещё хочешь или не хочешь, мы можем обниматься. Только, Ольша… пожалуйста, не делай из меня больше человека с верёвкой. Хорошо?

Глава 18

— Что у тебя с рукой?

— С какой рукой?

— Левой.

Ольша мучительно побледнела и спрятала руку за спину.

— Н-ничего.

— Ты держишь её странно и всё время морщишься.

Она не собиралась ничего ему отвечать. Она не собиралась ничего рассказывать, ничего объяснять — как будто бы он понял! — и ничего показывать не собиралась тоже. Но Брент был спокойный и убедительный, и как-то само собой вышло, что всего несколько минут спустя Ольша сидела за столом, а Брент, присвистнув, разглядывал её предплечье.

Кожа вокруг покраснела и отекла, а прорванный волдырь представлял собой печальное зрелище. Сам ожог, вообще-то не такой и серьёзный, выглядел куда хуже, чем днём.

— Это где ты так?

— Случайно…

Брент аккуратно провёл пальцем по ровным коричневатым линиям у самого запястья. На побледневшей коже они стали виднее и сложились в ряд из насечек.

Ольша попыталась придумать, как можно было бы случайно получить такие отметины, и не смогла.

— Я это сама, — тихо призналась она, пока Брент копался в аптечке и примерялся к тому, как бы промыть рану, не сделав хуже. — Я когда нервничаю, я… «иглой», как депрентил. А сегодня перестаралась, но я всё обработала.

— Бинты прокипяти и высуши, пожалуйста.

С ожогом Брент обращался правильно: мазь наносил только на целую кожу, да и повязку намотал ловко, у Ольши не вышло бы так одной рукой. А ещё он ничего не сказал, и от этого почему-то было ещё стыднее.

После ужина, пока Брент плескался в ванне, на Ольшу снова напали дурные страхи. Вот сейчас он выйдет, намотав полотенце на бёдра, потом сдёрнет его и кровожадно расхохочется, а потом…

Где-то на этом месте Ольша и заснула, так и не увидев, что же такое кошмарное ужасный Брент прятал под полотенцем. И снились ей кружащие по пруду лебеди, ленивые и важные, а вокруг была весна.

❖❖❖

На самом деле никакой весны не было, и утро напомнило об этом промозглым мелким дождём и повисшей над городом влажной серостью. В такую погодку хорошо запереться дома у печи с изразцами, утонуть в кресле под пледом и читать незамысловатый роман о морских приключениях и далёких землях. А вот отправляться в дорогу нравилось одному только ящеру, который разве что не приплясывал при виде луж.

У повозки был навес, но помогал он слабо: уже через полчаса люди здорово вымокли, а на дне собралась вода, которую Брент меланхолично вычёрпывал чем-то вроде большой деревянной ложки. Ольша выдыхала тепло сперва раз в три минуты, а затем и раз в минуту, и, хотя Брент забрал себе ещё несколько узлов конструкции, всё равно быстро устала и попросила об остановке.

— Тяжеловато всё сразу, — виновато объяснялась она. — Дозорное, обогрев… я вроде поймала ритм, но всё равно…

Брент молча сунул ей в руки пирожок, а сам придвинулся к самому центру повозки и принялся что-то чёркать в тетради, закрывая её от дождевых капель.

Пирожок оказался вкусный, но маленький. А Ольша, расправившись с ним, решительно размяла пальцы и принялась копаться в вещевых мешках: сперва своём, а затем и Брента. Переворошила тряпки, вдела нитку в иголку.

Навес крепился на тонких деревянных дужках и защищал повозку сзади и в общих чертах сверху. Вода скатывалась по обработанной ткани, как по коже, и хотя внутри навес всё равно оказался наощупь немного влажным, ничего не капало. А вот с боков и спереди дождь, буде он хоть немного косым, беспрепятственно заливался внутрь, вымачивая и выхолаживая всё, чего касался.

Ольша скинула ботинки, залезла на сидение с ногами. Подёргала рейки: хлипкие, но выдержат. И принялась пришивать брентовы огромные рубашки так, чтобы занавесить повозку хотя бы сбоку.

— Я потом постираю, — щедро пообещала она владельцу разжалованной в шторы одежды.

— Обзор ухудшится.

Ольша огрызнулась:

— И много ты там разглядел?

Брент хмыкнул. Из-за дождя и так мало что было видно, даже громада Стены потонула в серой водяной взвеси. Да и смотреть было особо не на что, с обеих сторон дороги тянулись одинаковые унылые поля, из которых кое-где торчали то межевые камни, то привязи для ящеров.

Выпущенная сила возвращалась к Ольше, донося то о диких шитаки, то о ещё каких-то животных. Твари здесь тоже водились, но были они все далеко, на самой границе чувствительности, и некрупные, так что сообщать о них Бренту Ольша не стала.

— Почему вообще тан-жаве не делают нормальных