Развод: Новая жизнь в 50! - Сур Шамс

о том незнакомце, которого встретила в соборе. Его слова как будто не отпускали, они возвращались ко мне каждый раз, когда я начинала терять надежду. А ещё рассказы людей, которых встретила по пути — они как будто давали силы продолжать. Ты веришь в их опыт и в то, что они тоже прошли через что-то подобное.

Каждый новый день — это как новый этап, в котором ты уже не просто ремонтируешь что-то, а как будто строишь для кого-то важное, нужное. Вот ты выбираешь цвет для стен, и вдруг осознаёшь, что это не просто штукатурка и краска, а создание настоящего пространства, в котором люди смогут раскрыть свои таланты. И это так сильно! Когда наконец стены приняли нужный оттенок, который так долго искала, а пол покрыли светлыми досками, словно выложили дорожку, ведущую к новым возможностям, я почувствовала гордость. Да, это было тяжело. Да, хотелось уже всё бросить, но вот теперь, когда пространство заиграло, когда оно начало оживать, я поняла — всё это того стоило.

Картины стали поступать буквально одна за другой. Молодые художники, узнав о проекте, с энтузиазмом присылали свои работы. Некоторые из них были совсем юными, с дерзким подходом к живописи, другие — более опытными, с глубокими размышлениями о том, что же такое искусство. Стиль был настолько разнообразным, что глаза разбегались: от абстракции, которая оставляла после себя чувство легкого замешательства, до реализма, в котором каждое лицо, каждая тень казались такими живыми, что хотелось протянуть руку и коснуться их. Но во всех этих картинах, в каждой, без исключения, ощущалась душа художника — его боль, его мечты, его взгляд на мир. Это было то, что делало каждую картину уникальной и особенной.

Процесс расставления картин оказался намного более трудным и времязатратным, чем планировалось. Каждую картину нужно было разместить так, чтобы она не просто стояла на стене, а словно говорила с каждым, кто в неё посмотрит. Чтобы зритель почувствовал, что это не просто холст с красками, а целая история, переданная в изображении. Иногда приходилось долго стоять и раздумывать, где будет наилучшее место, чтобы картинка как будто "заговорила" со всеми остальными. Это требовало терпения, внимания к деталям и того самого волшебства, которое превращает хороший проект в нечто действительно незабываемое.

Наконец, после нескольких дней работы, все картины были на своих местах. Зал наполнился атмосферой, в которой, казалось, каждое произведение излучало свою собственную энергию. Понимание того, что всё готово, принесло облегчение, но всё равно оставался последний, самый важный момент: проверить, все ли картины на месте. Понемногу начали обходить зал, внимательнейшим образом осматривая каждую стену, каждый уголок, чтобы удостовериться, что всё сделано так, как задумано.

Но когда подошла к одной из стен, сердце словно застыло. На том месте, где должна была висеть моя собственная картина, было пусто. Это был как холодный удар. Сначала не могла поверить: может, я что-то перепутала? Нет, картина действительно исчезла. Это была моя работа — картина, написанная вдохновением от того необыкновенного заката над Тибром. Я помнила этот момент, как вчера: солнце опускалось за горизонт, а небо было таким глубоким, почти волшебным, что краски сами собой лились на холст. Как могла она исчезнуть?

— Кто мог её взять? — мысли роились в голове, не давая покоя.

Глава 26

Пустая стена будто вопила о потере. Казалось, ещё немного — и эхом разнесётся по всей галерее, разрывая тишину. В горле пересохло. Сердце билось так, что, казалось, вот-вот пробьёт рёбра и выскочит наружу.

Может, картину просто убрали? Переставили в другой зал? Или отправили в реставрацию? Нет, всё не так. Всё хуже. Проверка только подтвердила страшное — её действительно не было. Пропала.

Мысли прыгали, сталкивались друг с другом, мешались со страхом и злостью. Как это вообще могло случиться? Кто-то проник в галерею и вынес картину, не оставив ни следа? Или след всё-таки есть?

Камеры. Срочно проверить камеры.

Изображение на экране было неидеальным, но достаточным, чтобы разглядеть фигуру. Молодой человек. Знакомый. Он стоял перед стеной, долго, задумчиво, словно прощался. А потом — плавное движение, осторожное, почти бережное. Снял картину с креплений и, не спеша, ушёл.

Грудь сдавило тревогой. Узнаваемый силуэт заставил ладони вспотеть. Этот парень… Он бывал здесь раньше. Часто. Иногда просто бродил между экспонатами, иногда пристально изучал картины, словно пытался понять что-то, что скрыто от других. Иногда задавал вопросы — про технику, про вдохновение, про историю работ.

Казался обычным любителем искусства. Спокойным. Вежливым.

Но теперь всё было иначе.

Решила найти его. Не могла оставить это просто так.

Проверила по записям видеокамер, просмотрела всё до последней мелочи. И вдруг — заметила, что он оставил записку. Лежала на столе в офисе, аккуратно сложенная, будто ждала, когда её наконец обнаружат. Сердце тревожно сжалось. Осторожно развернула листок, пробежала глазами по строчкам.

*"Простите за то, что взял картину. Она напомнила мне о моей матери. Она любила такие закаты. Я не хотел ничего плохого."*

Остановилась. Вчиталась снова. Слова были простыми, но в них было что-то… задевающее. Искренность? Вина? Или всё вместе?

— Почему ты просто взял её? — спросила у пустоты, будто он мог меня услышать.

Чувства смешались. С одной стороны, злость — так нельзя, это же чужое! А с другой… картина значила для него что-то большее. Может, даже гораздо больше, чем для нас.

Нужно было его найти. Посмотреть в глаза. Услышать голос. Понять, что за человек мог вот так взять чужую вещь и при этом оставить такие трогающие слова.

*****

Через несколько часов он наконец появился в галерее. Стоял у входа, переминаясь с ноги на ногу, словно не решаясь войти. Взгляд метался по фасаду здания, задерживался на вывеске, стеклянных дверях, но не находил в них спасения.

Подошла к нему, стараясь скрыть волнение. Сердце билось чуть быстрее, чем хотелось бы.

— Ты оставил записку?

Он кивнул. Глаза опустил, будто стыдился.

— Да… Я знаю, это было неправильно. — Голос был тихий, едва слышный. — Но я не мог уйти без этой картины. Она… она слишком много значит для меня.

Хотелось рассердиться, накричать, потребовать объяснений. Но что-то в его голосе и в этом потерянном взгляде не давало. Вместо злости появилось странное, тягучее сочувствие.

— Расскажи мне о своей матери.

Он замер. Будто этот вопрос застал врасплох. Потом глубоко вздохнул и заговорил, медленно, с паузами между словами, словно вспоминая каждую деталь заново.

— Мы часто ходили с ней смотреть закаты, когда я был ребёнком. —