Развод: Новая жизнь в 50! - Сур Шамс

Замолчал, провёл рукой по волосам, словно пытался справиться с нахлынувшими чувствами.

— Когда я увидел вашу картину… — Он сглотнул, будто ком застрял в горле.

Эти слова пронзили насквозь. Всё вдруг обрело смысл. И всё равно внутри оставалась тревога.

— Почему ты не попросил разрешения?

Он сжал пальцы в кулак, опустил плечи.

— Боялся, что вы откажете. Или решите, что я сумасшедший.

Молчание повисло, плотное, напряжённое, почти осязаемое. Внутри всё протестовало — хотелось забрать картину прямо сейчас, не дать ей остаться у этого человека ни на секунду дольше. Но что-то, какое-то неясное чувство, нашёптывало: он не опасен.

Глубокий вдох, медленный выдох. Решение далось непросто.

— Ладно, — голос всё ещё твёрдый, но уже без прежнего гнева. — Оставь её пока у себя. Но на одном условии.

Он вскинул голову, будто не ожидал услышать эти слова. В глазах мелькнуло удивление, но тут же сменилось нетерпением.

— Любом, — ответил быстро, даже слишком быстро.

Пауза. Ещё один короткий вдох.

— Поможешь мне организовать выставку. Первую. Ты ведь разбираешься в искусстве, это чувствуется. Думаю, ты можешь быть полезен.

Он кивнул почти мгновенно, без раздумий. Слишком легко, слишком охотно.

— Конечно! Я сделаю всё, что потребуется.

Слова лились гладко, уверенно. Слишком уверенно. Ни капли сомнения, ни тени колебаний. В его взгляде было что-то странное. Пристальное, изучающее, чуть пугающее. Руки двигались спокойно, с отточенной точностью, будто он не только не боялся, но и точно знал, что делает.

И вот теперь всё внутри кричало: что-то здесь не так.

Но Артём оказался удивительно эффективным. Казалось, он точно знал, что и где должно стоять, чтобы пространство выглядело идеально. Его предложения были не просто уместными — в них чувствовалась какая-то внутренняя логика, почти математическая точность. Он умело подбирал место для каждой картины, так, что они словно сами вставали в нужную точку, создавая гармоничные композиции. При этом его идеи были свежими, не шаблонными. Как будто он видел выставку не просто глазами, а чем-то большим.

И это подкупало.

Помог не только с расстановкой, но и с контактами. Где-то достал номер человека, который мог заняться рекламой, подсказал, как лучше анонсировать событие. Действовал так, будто этот проект был не просто работой, а чем-то личным, важным.

Но вот что странно… Чем больше времени проводили вместе, тем сильнее внутри росло тревожное ощущение.

Он знал слишком много. Слишком хорошо ориентировался в деталях жизни. Как будто заранее изучил каждую её грань, словно готовился. Вроде бы ничего такого, но иногда его фразы заставляли напрячься.

Вот как тогда.

Обсуждали расположение одной из картин. Ничего особенного. Обычный рабочий момент. И вдруг он спросил:

— Вы часто думаете о нём? О вашем бывшем муже?

Сердце замерло на секунду. Неприятное, почти физическое ощущение. Словно в комнату внезапно впустили ледяной воздух.

Резкий ответ напрашивался сам собой, но что-то внутри сказало — не стоит. Сдержалась.

— Почему ты спрашиваешь?

А он улыбнулся. Спокойно, уверенно. Будто знал, что этот вопрос заденет.

— Просто догадываюсь, что такие вещи не забываются легко.

Сказал это так… просто. Без нажима. Но именно в этом спокойствии было что-то тревожное.

Его слова задели, словно он заглянул слишком глубоко, знал что-то, чего не должен был знать. От этой мысли пробежал холодок по спине. Чувство тревоги, липкое, как паутина, прилипло к мыслям. Было ясно одно — нужно копнуть глубже.

Несколько звонков, пара сообщений нужным людям, и правда выскользнула наружу, как рыба из мутной воды: Артём когда-то работал с Геннадием. Не просто знал его — они были в одной команде, занимались каким-то проектом несколько лет назад.

Внутри всё сжалось. Пазл сложился, и картина вдруг стала ясной: его навязчивый интерес, его осведомлённость о галерее, все эти «случайные» совпадения… Всё это было не просто так. Но зачем? Чего он добивается?

Оставалось только одно — поговорить с ним напрямую. Без намёков и недосказанностей.

Когда он вошёл в галерею, было видно, что напряжён. Глаза бегали, пальцы нервно сжимали край куртки.

— Зачем ты здесь, Артём?

Он будто споткнулся об этот вопрос. На секунду замер, моргнул.

— Я же говорил. Хочу помочь вам с выставкой.

— Ты знаешь Геннадия.

Его лицо дрогнуло. Лёгкая тень пробежала по глазам, и вдруг вся его уверенность рассыпалась, как песок сквозь пальцы.

— Да. Мы встречались. Но это ничего не значит.

— Тогда почему ты здесь?

Молчание. Тягучее, удушающее, как туман перед грозой.

Он отвёл взгляд, будто что-то прикидывал, искал выход.

— Это не важно, — наконец выдавил он. — Главное — выставка.

Но мне не поверилось. Ни на секунду.

*****

В следующий раз, когда вернулась в галерею, его уже не было. Исчез. Будто и не существовал вовсе. Ни единого намёка, ни тени, ни следа дыхания. Но следы остались — и какие!

Картины сдвинуты с мест, криво висят, словно их кто-то толкал в спешке или сметал с яростью. Некоторые — порваны, разодраны, будто когтистая лапа прошлась по холстам, выдирая куски. Краска облупилась, в потёках замёрзших слёз стекает вниз, словно сами картины не выдержали увиденного и заплакали. По полу разбросаны клочья полотен — изуродованные, смятые, как испорченные письма, которые кто-то в порыве бешенства разорвал и швырнул прочь. Одна из рам сломана — висит криво, жалко, точно выбитый зуб у старого боксёра, который принял слишком много ударов, но всё ещё держится.

В груди неприятно кольнуло, будто что-то тонкое и ледяное прошлось по внутренностям. Сердце сжалось, заныло, словно его схватили холодными, цепкими пальцами, сдавили, не давая выдохнуть.

— Как теперь всё исправить?.. — мысль прозвучала в голове чужим голосом. Испуганным, дрожащим, полным беспомощного отчаяния, которое пронзает до самого нутра.

Глава 27

Галерея выглядела как поле битвы. Повреждённые картины, разбросанные инструменты, сломанная мебель — всё это навалилось, словно лавина. Хотелось опустить руки, но внутри что-то не позволяло сдаться. Взяв кисть, начала восстанавливать одну из работ. Каждый мазок казался шагом вперёд, попыткой вернуть утраченное.

Сначала линии были неровными, цвета смешивались не так, как нужно, но постепенно картина обретала форму. Я вглядывалась в неё, пытаясь вспомнить, как она выглядела прежде. В памяти всплывали детали: оттенки, полутона, мазки, сделанные когда-то с любовью и вдохновением. Руки дрожали, но я не останавливалась.

Шаг за шагом, слой за слоем, изображение оживало. Время перестало существовать, остались только я и полотно. Разрушение ещё витало в воздухе, но с каждым движением кисти оно отступало, уступая место надежде. Восстановить