Сон наяву - Рада Теплинская

Роман взглянул на жену и сына, ища поддержки и понимания, надеясь найти хоть каплю сочувствия, но, не получив их, поспешно сказал: — Вы выбрали не самое подходящее место для выяснения отношений. Пойдёмте в библиотеку, там нам никто не помешает. Агилар повернулся к дворецкому и с приветливой улыбкой, скрывающей его раздражение и смятение, сказал: «Здравствуй, Хорхе! Видишь, я наконец-то вернулся. Попроси, пожалуйста, Дельфину приготовить на ужин мои любимые картофельные оладьи... И позаботься о том, чтобы для моей подопечной, мисс Эмили Кларк, приготовили Розовую комнату. Теперь мисс Кларк будет жить с нами. Я хочу, чтобы ты и остальные слуги относились к ней с должным уважением».

– Конечно, сэр. Всё будет сделано, не беспокойтесь. - Хорхе поклонился с безупречной выдержкой, не выказывая ни малейшего удивления или любопытства, словно он был не свидетелем бурной семейной сцены, а просто выполнял свои повседневные обязанности, словно ничего экстраординарного не произошло. Он был воплощением невозмутимости и профессионализма, словно он был не человеком, а идеально запрограммированным автоматом.

Когда Роман снова посмотрел на Эрнесто и Антониету, его лицо было похоже на мордочку насмерть перепуганного кролика, застигнутого хищником в момент наивысшей беззащитности. Не просто опасение, а первобытный, животный страх плескался в его глазах, словно бурная гроза яростно отражалась в глубинах тёмного колодца. Этот страх был гораздо глубже и опаснее грозы за окном, потому что бушевал в самом сердце их семьи, угрожая разрушить все связи. Губы Романа мелко дрожали, выдавая крайнюю нервозность, каждое подергивание было словно беззвучной мольбой о прекращении этого кошмарного представления, о тишине и покое, которых он так отчаянно жаждал. Он казался физически съежившимся, словно пытался уменьшиться, стать незаметным, боялся, что его жалкий вид только подливает масла в и без того яростно пылающий огонь неприязни, подпитывая взаимную ненависть. Он был готов исчезнуть, раствориться в воздухе, лишь бы избежать надвигающейся катастрофы, лишь бы не быть свидетелем и участником этого разрушительного взрыва.

— Пойдёмте, пожалуйста, в библиотеку, — сказал он тихо и неуверенно, словно крался по минному полю босиком, с закрытыми глазами, боясь спровоцировать новую, ещё более разрушительную вспышку гнева, случайно задев оголённый провод. Каждое его слово, каждое произнесённое им предложение было словно опавший лепесток увядающего цветка, почти неслышное, так что казалось, что громкость голоса может стать последней каплей, спровоцировать очередной взрыв, обрушить на них лавину взаимных обвинений и упреков. Он надеялся, что в библиотеке, среди книг и тишины, он сможет хоть ненадолго укрыться от бушующего шторма.

40

Эмили, наблюдая за этой сценой, почти физически ощущала исходящее от всех троих напряжение, словно воздух вокруг них стал плотным и колючим, как наэлектризованная атмосфера перед грозой. Она отчаянно надеялась, что её передадут на попечение Хорхе. Ей отчаянно хотелось, чтобы Роман, осознав всю шаткость ситуации, весь трагизм происходящего, отправил её с дворецким подальше от этой удушающей и напряжённой атмосферы, где каждое слово, каждый взгляд казались заряженными электричеством, готовыми пробить любую оборону и нанести смертельный удар.

Она рисовала в своём воображении картину: Хорхе учтиво и сдержанно проводит её по дому, рассказывая об истории «Кипарисовых вод» с обезоруживающей деликатностью и безупречным тактом, присущими лишь аристократам старой закалки, избегая при этом любых личных вопросов и болезненных тем — словно он был опытным капитаном, умело огибающим опасные рифы и избегающим даже намёка на шторм. Ей хотелось услышать его спокойный, ровный голос, почувствовать его невозмутимое присутствие, как островок стабильности в этом хаосе. Но надеждам девушки не суждено было сбыться.

Агилар, не говоря ни слова, лишь бросив короткий многозначительный взгляд на дворецкого, в котором, казалось, читались сожаление и глубокое понимание ситуации, пропустил сына и жену вперед, схватил племянницу за руку и бесцеремонно потащил за собой в библиотеку. От сильной, почти грубой хватки дяди плечо Эмили ныло, а шаги были неуверенными, потому что она старалась не отставать, боясь споткнуться и упасть, чувствуя себя незваной гостьей на чужом празднике жизни, невольной свидетельницей семейной драмы, в которую ее бесцеремонно втянули, превратив в статиста в этом мрачном спектакле. Она чувствовала себя чужой и лишней, словно тень, скользящая по стенам.

— К сожалению, твоё знакомство с «Кипарисовыми водами» начинается с этой ужасной сцены, — вполголоса произнёс он, когда они наконец добрались до библиотеки, оставив позади эхо ссоры, словно зловещее напоминание о происходящем. Его голос звучал приглушённо, словно он делился сокровенной тайной, открывая дверь в мир, полный теней и полутонов, где красота соседствует с уродством, а любовь — с ненавистью, словно он хотел предупредить её о том, что ждёт её в этом доме. — Но раз уж тебе здесь жить, то лучше сразу узнать о том, что тебя, возможно, ждёт. Чтобы быть готовой ко всему… Его слова, словно тяжелые камни, падали в тишину библиотеки, наполняя пространство мрачными предчувствиями и предвещая нелегкое будущее, полное разочарований и тревог, словно он пророчил ей череду несчастий.

Эмили оставалось только подчиниться, чувствуя себя пешкой в чужой игре, марионеткой, дёргаемой за ниточки чужой волей. Её собственное «я» словно растворилось в этой мрачной атмосфере. Девушка шла вслед за дядей, стараясь не отставать, как послушная тень, отбрасываемая его фигурой; её не покидала навязчивая мысль о том, что это, конечно же, далеко не первая ссора между Антониэтой и Эрнесто, что эта сцена — лишь верхушка айсберга, лишь один из многих эпизодов затяжного конфликта. Напряжение между ними ощущалось почти физически, как давно назревавшая буря, готовая разразиться в любой момент, сметая всё на своём пути, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет, издав пронзительный и болезненный звук. Она гадала, о чём они спорили на этот раз и какие тайны скрывались за этой враждебностью, какая пропасть разверзлась между ними, что слова стали оружием, а гнев — единственным способом общения, единственным способом выразить накопившуюся боль и обиду. Эта мысль заставляла ее еще сильнее жаждать компании Хорхе и его спокойного, невозмутимого присутствия, его невозмутимости, словно маяка в этом бушующем море эмоций. Ей хотелось найти убежище в его сдержанной мудрости и ощутить хоть немного покоя в этом доме, где мир, казалось, был лишь хрупкой иллюзией, карточным домиком, готовым рухнуть от малейшего дуновения ветра. Она мечтала о тишине и гармонии, о которых, судя по всему, в «Кипарисовых водах» не могло быть и речи.

Когда они вошли в библиотеку, просторную, почти величественную комнату, в которой густо пахло старой бумагой, дорогим воском