Кто хочет замуж за герцога? - Сабрина Джеффрис

Торн встал, подошел к письменному столу, взял с подноса наполовину пустой бокал, из которого, надо полагать, он уже пил до этого, и сделал большой глоток. Второй, пустой, он поднял с подноса и, показав ей, спросил:

— Хотите бренди?

— Вы же знаете, что дамам не полагается пить бренди.

— Дамам не полагается, а химики могут пить все, что хотят.

— Вы хотите меня напоить, чтобы потом делать со мной все, что вам заблагорассудится. Это так, ваша светлость? — уточнила Оливия, приподняв бровь.

— Разве я способен на такое? — с ленивой улыбкой спросил Торн.

— Вы сами знаете ответ, — сказала Оливия. В глубине души она бы с радостью переложила ответственность за все, что может случиться, на Торна.

— И все же, я думаю, мне стоит попробовать, — сказала Оливия, не веря собственным ушам. Что она делает?! Однако ничего страшного не случится, если она пригубит напиток, который так нравится джентльменам. Остаться с ним наедине в доме, когда все остальные спят, — достаточно смелый поступок для молодой незамужней леди, и собственная дерзость слегка вскружила ей голову, побуждая к еще более решительным поступкам.

Торн поставил на поднос пустой бокал и, подойдя к ней, предложил, протянув ей свой:

— Попробуйте из моего.

Первый глоток обжег Оливии горло, и она закашлялась, но она пригубила еще, и на этот раз почувствовала приятное обволакивающее тепло — особенно приятное, поскольку в комнате было довольно прохладно.

— Ммм… крепкий напиток, — сказала она. Оливия чувствовала себя шаловливым ребенком, которому удалось провести родителей. Ужасно приятное чувство! — Слишком крепко для меня, — сказала она, возвращая Торну бокал.

Торн тут же сделал большой глоток.

— Это поначалу. Потом привыкаешь.

— Вы тянете время, — тихо сказала она.

— Ваша правда, — невесело рассмеявшись, признался он. — В тот вечер на балу девять лет назад вы специально подстроили, чтобы нас застали целующимися?

Оливия нахмурилась.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Грей в тот вечер меня предупредил, чтобы я остерегался мамаш, стремящихся не мытьем так катаньем выдать замуж своих дочерей, и их дочерей, готовых сделать все, что им прикажут их мамаши. Сама жизнь убедила меня в правоте Грея, — сказал он, не глядя на Оливию, и, заставив себя поднять на нее взгляд, добавил: — Но относительно вас и ваших мотивов меня не покидают сомнения.

Сердце ее болезненно сжалось, и эта боль была почти столь же сокрушительной, что и в то утро, когда она услышала его предложение.

— Так вы думали, что я, — Оливия задыхалась, — что я все спланировала? Придумала, как заставить вас на мне жениться?

— Тогда я так и подумал. Вы же привели меня в библиотеку, где мы остались наедине. И это вы велели мне снять фрак и жилет.

Оливию охватила внезапная ярость.

— Это вы меня поцеловали!

— Верно, и поэтому в том числе я пересмотрел свои предположения.

Оливия вскочила с дивана.

— Если бы вы соблаговолили задержаться, я бы объяснила вам, что быть застигнутой в вашей компании никогда не входило в мои намерения!

— Тогда я бы, скорее всего, все равно вам не поверил.

— Но мой отказ выйти за вас на следующий день уж точно должен был убедить вас в том, что в моих мыслях не было вас обманывать!

— Ваш отказ убедил меня в том, что вы передумали после поцелуя. Может, я был слишком навязчив, а может…

— К вашим поцелуям у меня претензий не было, — процедила Оливия, — чего не скажешь о вашем предложении.

— Правильно. — Он внимательно посмотрел на ее лицо. — Потому что я не пытался притворяться, что делаю его по своему желанию. Вы мне это уже говорили на днях.

— Так и есть. Видели бы вы себя со стороны! Сразу было понятно, что вам меньше всего хочется находиться в доме моего отца, а просить моей руки — тем более. Я до сих пор не могу понять, зачем вы вообще тогда к нам пришли. — Оливия смотрела ему прямо в глаза, и взгляд ее был тяжел. — Вы — герцог. Вы с легкостью выпутались бы из такого рода затруднения, и никто бы вам слова не посмел сказать.

— Позвольте вам напомнить, что если бы я воспользовался своим положением, то на вашей репутации можно было бы поставить крест. А после того, как я сделал вам предложение, а вы мне отказали, худшее, в чем вас можно было бы упрекнуть, так это во вздорном характере или излишней разборчивости. А после того как ваша мачеха потрудилась над моей репутацией, вы даже прибавили себе очки: девица самых честных правил не может снизойти до безответственного шалопая, даже если он герцог.

— Моя мачеха лишь повторяла то, что говорили все прочие, — отразила атаку Оливия.

— Вообще-то нет. До встречи с вами и вашей мачехой обо мне нечего было сказать, кроме того, что в своих привычках я скорее немец, чем англичанин. Но миссис Норли сообразила, как оградить вас от упреков в том, что вы отказали вполне достойному джентльмену, к тому же пэру королевства, рангом чуть ниже самого короля. И тогда я, — тон его изменился, пропитался горьким сарказмом, — превратился в распутника и развратника, а вы сделались почти святой. Блестящий ход с ее стороны. — Торн глотнул бренди. — И, надо сказать, от ее стараний и я кое-что приобрел, поскольку общество любит «плохих парней». Если бы не они, о ком бы тогда сплетничали все вокруг? Как бы там ни было, миссис Норли было важно, чтобы сплетники не трепали ваше имя, и ей все отлично удалось.

Оливия выглядела ошеломленной.

— Погодите, — тряхнув головой, сказала она. — Я читала о ваших похождениях с певичками, веселыми вдовами и прочими дамами полусвета. Да вы сами недавно сказали, что имели любовницу. И вы лично предлагали мне заняться тем, чем незамужние женщины заниматься не должны, и не питать иллюзий насчет серьезности ваших намерений. Так что не надо говорить, что своей репутацией вы обязаны исключительно козням моей мачехи.

— Я этого и не говорил. Но, когда она придумала для меня роль, мне, чтобы выжить и не стать посмешищем, не осталось ничего, кроме как соответствовать своему образу. И тем самым выйти за пределы написанного для меня сценария, внеся в него кое-какие пикантные поправки. Хотя, — каким-то бесцветным голосом добавил он, — я бы предпочел остаться собой.

Как странно все это звучало в его словах. Впрочем, он ведь любил театр, и она тоже. И она с легкостью могла представить,