Победоносец - Anne Dar

свату, как я, ты не можешь! Слышишь?! – наконец его прорвало на откровенную угрозу: – Или здесь и сейчас соглашаешься стать моим зятем, или проваливай за тридевять земель из Замка, чтоб следов твоих здесь не осталось!

– Тридевять земель? – Тристан заметно ухмыльнулся, его всё ещё занимали крылатые выражения. Его же ухмылка, видно, заставила Вацлава тоже смягчить тон, впрочем, выдвинутое условие он не отозвал и только окончательно утвердил:

– Ты мне как сын, Твердимир, знаешь ведь… Потому и говорю: женись на любой моей дочери – становись моим приемником или проваливай!

Я закрыл глаза от потрясения. Фактически, моя злость, пятью минутами ранее выгнавшая меня из избы на улицу и уже растворившаяся в небытии, пообещав больше никогда не возвращаться в мою грудную клетку, сейчас звучала из клокочущей грудины Вяземского. У нововеров всё было примитивно: родился – женился – родил – умер, а если не так, так вон изрыгнись да помирай.

– Слышишь меня? Приемником станешь, не просто сыном… – в подвыпившем тоне Вяземского уже слышалось то самое напряжение, от которого его дряблое лицо обычно начинало наливаться багровым оттенком.

– Что ж, Отрада хороша, – в голосе Тристана прозвучала странная улыбка.

– По рукам! – столь резко и громоподобно гаркнул Вяземский, что его радостный восклик не перебил даже громкий шлепок рук. – Завтра же вечером после заката приходи ко мне! Гляди, чтобы пришёл! И при параде! Буду ждать дорогого гостя! Устрою тебе настоящие смотрины невесты, как в девятнадцатом веке побываешь!

В девятнадцатом веке! Видимо, что-то по тематике весьма отдалённого будущего собирается устроить, раз уж пообещал телепортироваться на пару веков вперёд.

***

Я не собирался выходить из-за сарая, зная, что Твердимир явится сам: очевидно, он вышел из избы с целью найти именно меня, и я не сомневался в том, что он обязательно найдёт. Я уже давно приметил, что у него, вроде как, есть особенный дар: знать, где кто находится, и уметь с лёгкостью отыскивать нужного ему человека даже в густой толпе. Будь я суеверным, я бы уже давно счёл, что он вовсе не человек, а дух неизвестного происхождения – то ли добрый, то ли злой, но, скорее, неопределившийся и застрявший со своей неопределённостью на грешной земле.

Стоило Твердимиру показаться из-за угла, как он сразу же перешёл к делу:

– Слышал?

– Ещё бы, – я поджал губы, как если бы сердился, но, быть может, я и сердился, ведь ему только что едва не просватали мою возлюбленную.

Словно прочтя мои мысли, Твердимир продолжил говорить уверенным тоном:

– Зная, как ты относишься к Ванде, я назвал имя его младшей дочери, но на самом деле я не заинтересован ни одной. Думаю, об этом необходимо предупредить Ратибора и Громобоя – чтобы не переживали. Ратибору я могу сам сказать, но Громобой твой лучший друг – будет неплохо, если он узнает до того, как я пойду в хоромы Вяземского на смотрины невесты, по праву принадлежащей другому.

– С учётом твоего нежелания жениться, ты мог выбрать и Ванду, – я действительно не понимал его.

– Отрада влюблена в Громобоя до беспамятства, и тот любит её аналогичной любовью, так что сомневаться в том, посмотрит ли она на меня, не приходится, а вот с Вандой могло выйти неудобно…

Он запнулся, и я сам превратился в камень: значит, его зоркий глаз утверждает, что сердце Ванды свободно. Что ж… Выходит, все эти годы мне не казалось: она действительно убила в своём сердце любовь ко мне. Четыре года молчания с её стороны – с моей стороны было бы глупо не понять, что́ это́ значит. И всё же, понимать самому и слышать правду из чужих уст – это разная степень боли.

– Раз уж наша дружба достигла определённого уровня откровенности, – наконец заговорил я. – Почему ты не рассматриваешь Полелю в качестве невесты? Ведь она не просто первая красавица во всём Замке, она ещё сочетает в себе доброту и острый ум – такую удачную комбинацию положительных качеств в одной девушке редко встретишь и на Большой Земле.

– Полелю незачем хвалить – её достоинства очевидны и говорят за себя ярче любых слов, – рассудительно начал он, и я понял, что сейчас услышу то самое “но”, которое и будет являться первопричиной его неотзывающегося сердца. И я оказался прав: – Но моё сердце ещё совсем недавно принадлежало другой. Сейчас оно разбито, и осколки не готовы откликаться на призыв нового чувства.

– Как её звали?

– Теона.

– Как она разбила тебе сердце?

Прежде чем ответить, он немного помолчал…

– Я был влюблён в неё с детства… Она была младшей сестрой моего отчима. С самого начала мне мешала разница в возрасте: она на восемь лет старше меня, – на этом месте рассказа я нахмурился, вспомнив, как меня самого терзала разница в возрасте с Вандой, а ведь она старше меня всего лишь на одну неделю. – Когда мне было семнадцать, а ей двадцать пять, она совершенно логично выбрала своим возлюбленным моего родного дядю, которому в тот момент было тридцать лет. Пара получилась красивая, должен признать. И всё же, я не был счастлив ни за дядю, ни за Теону. Я причинил ей боль, когда лишь заподозрил, что она провела с ним ночь… Дальше было только хуже. Я притворялся, будто мне не больно, но мы жили рядом, и всякий раз, когда я видел между ними нежность, моё сердце обливалось кровью, в душе разгоралась злоба. Не знаю, как я выдержал новость об их свадьбе, но на самой свадьбе не сдержался – напился и совершил глупость. В итоге признав перед самим собой и факт своего несмирения, и стыд перед дорогими мне людьми за своё поведение, я ушёл. Так и оказался здесь.

Я попытался представить себе образ той, которая смогла так сильно сковать сердце столь сильного мужа, но образ получился странным: смесь Ванды с Полелей, то есть желаемого мной себе с желаемым мной ему.

– Должно быть, твоя избранница очень красива, – предположил я.

– Она невероятна. Во всех смыслах.

– Теона… Красивое заморское имя.

– Заморское? – он вдруг весело ухмыльнулся. – Какое колоритное слово. Но, знаешь, есть одно заморское имя, которое своим звучанием мне нравится больше, чем Теона.

– И как оно звучит?

– Тринидад. Правда красивое сочетание звуков?

– Действительно удивительное имя: Тринидад. Оно мужское?

– Нет, женское. Принадлежит моей лучшей и диковатой подруге: я ушёл спустя два дня после её восьмого дня рождения, даже не попрощался, – в его голосе вдруг прозвучала отчётливая нота сожаления. – Она ещё маленькая, но наверняка вырастет в самую первую красавицу во всём