Волчья ягода - Екатерина Началова

class="p1">— Летней ночью рожала... — мертвенно бледная Вирана после истерики говорила безжизненным голосом. Отодвинувшись подальше, Тиром слушал ее, сжимая зубы: покинувшая тело ярость после драки звенела опустошением и Волк едва стоял на ногах. — Сначала ты появился. Заревел так, что уши заложило...

Она чуть улыбнулась.

— А потом еще одна схватка пошла... И следом девочка вышла. Не ждала я ее, да и никто. Маленькая, слабенькая... Не дышала долго, но потом запищала все-таки. Ты-то басом заревел, а она — тихонько, как зайчонок. Как вместе вас положили, ты ручкой ее накрыл, а она — раз — и успокоилась. Затихла.

Смахнув слезу, Вирана улыбнулась, а Тиром сморщился как от боли. В полуденном спокойном зное дня слова матери он ощущал странно. В такие часы надо говорить о спокойном, бытовом — об урожае, ножах, случаях смешных... А не о том, от чего ноет и тоской рвет на части.

— Сразу я неладное почувствовала... Как волчонок рождается, стая слышит, чувствует своего. Тебя услышали, а ее — нет, будто и не родилась вовсе. И запах не тот. Отец бегал, кричал, что у него сын родился, а про дочь и не знал. Тишина. Повитуха поглядела, сказала — бессильная она, унести надо.

«Бессильная»... Он слышал о таких. Основная масса детей рождались средними, очень редко появлялись сильные, но случалось и противоположное: раз в несколько лет появлялись дети совсем без силы. Их в роду не оставляли. Куда такие исчезали, Тиром никогда не задумывался. Сам всегда ратовал за родовую Силу, как и многие считал, что бессильных и ущербных при рождении нужно придушивать, так лучше будет всем. Слабые уходят, сильные остаются — нечего портить род недоволками без нюха, слуха, голоса... Он уверенно рассуждал об осознанном отборе с детства, всегда, это было легко.

Было.

— Как могла я бессильную родить? Позор для семьи, рода... Мать сразу сказала, что всю жизнь будут пальцем показывать, нельзя никому говорить. И повитуха так же. Хором твердили, как повезло мне, что двоих сразу родила. Ты — нормальный, а бессильную и не заметят... Выла я, не могла дочь отдать, хоть и знала, что надо, что стая таких не принимает... Мать меня держала, повитуха пальцы разгибала. Той ночью маленькую в последний раз видела.

Остановившись, она стерла слезы. Нижняя губа Волчицы тряслась. Тиром проследил, как она поглаживает живот, будто все еще гладит там ребенка. Двух.

В глазах двоилось, стоялось сложно. Он сильнее стиснул челюсти, заставляя себя слушать.

— Бессильных лесу отдают... Кладут на землю, ягоду ядовитую дают и уходят. Лес род чистит... Повитуха утром ко мне пришла, сказала, что сделала все. Как я представила, что дочка там одна лежит, зайчонком пищит или не пищит уже... не выдержала. Кинулась по следу, а когда пришла — уже пусто, только следы, но не звериные, человеческие. Отследила я, кто забрал... По тому следу в село пришла, нашла дом. Кругами вокруг несколько ночей ходила, слушала. Узнала.

Прерывистый выдох прервал рассказ Волчицы. Едва нащупав трясущимися руками кувшин с водой, она прильнула к нему, длинно и так жадно глотая воду, что та струйкой побежала мимо губ по подбородку. Когда Вирана с размаху опустила кувшин на пыльный стол, на ее груди уже расплывалось мокрое пятно.

— Травница местная дочку забрала, — она хрипло продолжила. — Видно, забрела далеко в чащу и встретила ее быстрее зверя. Помню, куры орали, квохтали, а я у окна стояла, слышала ее... их. Дочка хныкала, а та ее успокаивала, отпаивала, песни пела, сказки рассказывала. Поняла, что добрая женщина, что будет жить дочка... Легче мне стало, сын. Чтобы душу не травить, не ходила, даже не смотрела на нее. Решила, пусть у нее будет хотя бы человеческая жизнь. Тем и успокоилась. А вот оно как... Тут дочка очутилась.

Из глаз волчицы опять полились крупные слезы. Она закрыла глаза руками и завыла, но теперь сквозь вой проглядывала счастливая истерическая улыбка.

— Аса... Асочка. Увиделись, наконец... На отца как похожа... Добрая, утешала меня. Глаза как пепел, наши, серые-серые... А клычков даже маленьких так и не заострилось. Маленькая девочка моя...

Холодея, Тиром вспоминал, как увидел Асу. Сначала просто почувствовал запах и весь развернулся на него. Лицо показалось ему знакомым, родным, милым. Слабая... Белье не могла отжать. Он смахнул с глаза набежавшую слезу, а затем с носа — кровь. Сразу вспомнил, что планировал взять, что мог взять. Мог успеть. По коже прошла дрожь, оставляя расходящиеся по телу волны запоздалого стыдного страха. Глянув на два истерзанных пирожка, лежащих на полу, ощутил, как к горлу душно подкатывает тошнота.

— ...выросла. А никто ее и не чует, не слышит, будто нет. Только ты учуял немного. А я даже и не поняла сразу. Как могла не понять? Должна была, но нет, не признала, пока она не сказала, что травницы дочь... Может ты лучше помнишь. Вместе девять месяцев сидели...

Тиром схватился за волосы, потянул со стоном. Слушать мать он больше не мог. Голова плыла, глаза закрывались. В висках нещадно болело, скорее всего от удара Таора. Еще и друзья подсобили вчера... Схватив кружку с остатками отвара, выпил.

— Отец знает? — только спросил. Собственный голос не узнал.

Мать отрицательно мотнула головой.

— Только я, повитуха, да бабка твоя...

Что еще сказать, Тиром не знал. Отвернулся. Одним резким движением бросил в стену кружку с такой силой, что она тут же разлетелась на мелкие осколки. Под ботинком хрустнуло, и он зло шаркнул ногой, чтобы сбросить помеху. Вирана не останавливала сына, когда он медленно, пошатываясь, словно пьяный пошел в спальню. Там упал на кровать. Тирому казалось, что его голову будто тянули железным обручем и затягивали все сильнее. Грудь тоже. Чувствуя, что уже не может дышать, он долго глотал воздух маленькими порциями. Потом немного отпустило.

Больно было все. Думать — тоже.

Глава 24. Чай тоже нужен

Бессилие с неизвестностью — хуже всего. Знать, что ты никто, не можешь ничего изменить, что твое мнение в расчет сильнейшими не принимается... Как ни рвалась, я так и не смогла освободиться, сколько ни трепала ткань зубами.

Оставалось ждать.

Казалось, что прошла бесконечность, прежде чем хлопнула дверь. Я слышала тяжелые мужские шаги, слышала как они приближаются, но не смотрела, отвернулась, варясь в поглотивших меня горечи, страхе, обиде. Таор тоже молчал. Он не проронил ни слова, пока развязывал узел рубахи. От бессилия мне хотелось расплакаться, но для этого надо было убежать, чтобы Волк не видел. Я терпела, кусая губы. Надо было дотерпеть до второй двери.

Наконец, с запястий соскользнула ткань, я потянулась вскочить, но тут же села. Опустившийся на кровать Таор, непринужденно посадил меня к себе на колено, надежно прихватив за пояс. Подняться не позволил.

— Дай встать, — вынужденно произнесла я, отворачиваясь от него. Повернуться Таор дал, а вот встать — нет.

— Нет уж, посиди, — однозначно откликнулся сзади. — Я учусь быстро. Сейчас отпущу, а завтра утром внезапно начну легкие выплевывать. Так?

Разговаривал он нормально и мыслил в верном направлении. Я уже думала об этом.

— Мне по нужде надо, — соврала, пытаясь убрать его руку с талии.

Таора это не смутило. Руку он придержал.

— Если ждать не можешь, ходи пока под себя, переживу. Поговорить надо.

— Да отпусти ты! — взвившись, я забила руками и ногами. Колотила по лицу, по шее, плечам. Истерику Таор переждал, только отвернулся. Медвежьи свои объятия не ослабил, и в карман с крушиной не дал мне залезть. Долго вырываться я не смогла, устала.

— Все? — услышала спокойное.

— Не все! — я всхлипнула, не удерживая несколько слезинок, которые тут же размазала по щекам тыльной стороной ладони.

— Не реви, — услышала суровое. — Жив твой любимчик, даже цел почти. Я ему только личико чуть подпортил. Хотел руки оборвать, но мать влезла, помешала.

— Да причем тут Тиром! И он мне не любимчик! — выпалила, все же немного успокаиваясь.

— Но он тебя своей парой называет, — в голосе Таора прозвучали незнакомые звенящие нотки.

— А он тебя насильником называет, и что? — огрызнулась, глядя в пол. — Верить?

На это Таор помолчал.

— Не веришь?

— Не верю.

— Глупая ты, — бросил, но голос смягчился.

— А ты больно умный.

— Дурень, каких поискать, — констатировал он, не обидевшись на сарказм, повернул меня