Уроки во грехе - Пэм Гудвин

Она опустила опоссумов на землю, и они побежали к лесу, а я понял, какая ее часть для меня самая ценная.

Она больше не защищалась от меня; обнажив свою мягкую сущность, она стала ангелом, воплощенным в призрачную форму. Ее сила исходила из внутреннего благородства и сострадания. Когда она не пыталась устроить в моем классе филиал ада, она была врожденно, всецело, глубоко чиста душой.

Там, где я был холоден и пуст внутри, она была широким лугом, усыпанным благоухающими лимоном цветами и кружащимися пчелами.

Она была всем, чем не был я.

Я еще никогда не был настолько увлечен, и это выворачивало меня наизнанку. Она была умной и сильной, и в ней было достаточно напористости, чтобы увидеть меня настоящего. Черт, она была единственной женщиной, которая могла понять и принять меня таким, какой я есть.

И я за нее боялся.

Я говорил ей правду. Я не смог бы этого остановить. Но чтобы защитить ее от себя самого, я готов был сделать все возможное.

Опоссумы исчезли в ночи, а она стояла подле меня, глядя им вслед. Она послала им воздушный поцелуй, помахала рукой и весело засмеялась.

Это было куда лучше, чем обувная коробка и могильный холмик.

Я дал ей столько времени, сколько ей было нужно, стоя рядом с ней в тишине и боковым зрением наслаждаясь ее красотой. Мы были завернуты в одеяла, наши руки соприкасались, а ее пальцы дрожали от холода. И, не подумав, я притянул ее к своей груди, завернув ее дополнительно в свой плед и отдавая ей жар своего тела.

Она прислонилась ко мне щекой и вздохнула. Я напрягся. Наши бедра соприкоснулись. Ее мягкие, с жемчужным отливом волосы щекотали мне горло. На мне не было колоратки.

Это была плохая идея.

Просунув руки под пледы, она обвила меня за талию.

– Исповедуйте меня.

– Мы уже исповедовались сегодня.

– Я не про грехи. Скорее про признание.

– Не хочу ничего слышать.

– А жаль. Я догадалась, кто оставил послание в моей комнате и когда вы будете ее наказывать… – она застонала. – Мне трудно об этом говорить.

Я с трудом сдержал улыбку, понимая, что именно она сейчас скажет.

– Я не хочу, чтобы вы ее секли. – Она посмотрела на меня снизу вверх, ее ресницы подрагивали. – Или пороли ее, заглядывая ей под юбку. Или…

– Тинсли…

– …вообще ее трогали. В основном я не хочу, чтобы вы были с ней таким, каким были со мной сегодня. – Глядя на меня, она уткнулась подбородком мне в грудь. – У меня нет права просить об этом, и когда я сама себя слышу, то кажусь себе жалкой ревнивицей. Клянусь, Магнус, я не буду больше вас донимать. Разве что обнимать, – она сжала меня руками. – Это мило. Но я больше не буду приходить в класс без нижнего белья или пытаться переспать с вами.

Я надеялся испытать облегчение, но этого не произошло.

– Значит, ты будешь хорошо себя вести в классе? Никаких споров и неуважения?

– Что? – Хмыкнув, она запрокинула голову. – Давайте не будем спешить с выводами. Я все еще намерена превратить вашу жизнь в ад.

Невозможно. Каждая секунда, проведенная с ней, удивляла, бросала вызов и благословляла.

– Я не сдамся, не брошу свою главную страсть, – Она прижалась ко мне, неосознанно коснувшись бедром моей ширинки. – И поскольку я использую вас в качестве оружия против воли моей матери, я не хочу… – Глядя мне в лицо, она приоткрыла рот. – Черт, почему вы такой невыносимо красивый?

Я думал о ней то же самое каждую секунду каждого дня.

– Я пытаюсь сказать… – она моргнула и сделала вдох. – Невада в вас влюблена, и я не хочу, чтобы вы вознаграждали ее за содеянное тем, что задерете ей юбку и…

– Замолчи, – пробормотал я, глядя на ее пухлые губы, которые все еще двигались, несмотря на то, что она замолчала. – Я порол учеников всего три раза в жизни. И ничего не чувствовал. Ни злости, ни досады, никакого интереса кроме профессионального.

До нее дошел смысл моих слов, и ее глаза сверкнули.

– А на меня вы злились?

– С тобой я испытываю все возможные эмоции.

Господи боже, я не мог побороть эту навязчивую идею, не мог убедить себя в том, что мои действия по отношению к ней не нарушают данную Богу клятву, и в глубине души каждой клеточкой своего тела я хотел заполучить эту девушку.

Лунный свет окрасил ее волосы в неземные оттенки белого. Ее красота была изящной и деликатной, воздушной – и казалась самым совершенным творением этого мира.

Но главным был ее проницательный, умный взгляд, который проникал под мою тщательно выстроенную маску и заставлял меня терять контроль над собой. Когда она так на меня смотрела, я не мог вспомнить собственного имени. Словно она видела меня – мужчину, грешника, убийцу – и принимала увиденное.

Мои губы приоткрылись, но слова так и не сорвались с языка.

Мы не можем.

Ты моя ученица.

Я вдвое тебя старше.

Ты – Константин.

Я священник.

Я причиню тебе боль.

Я тебя убью.

Все доводы, вся логика, истина и здравомыслие покинули меня, когда она встала на цыпочки и посмотрела на мои губы. Я слышал лишь частое биение своего сердца, ее робкое прерывистое дыхание, ощущал искушение запретной сладости губ.

Я взял ее за шею, сжал, сдерживая ее порыв. Опустив голову, я так и не мог сделать вдох до тех пор, пока не выдохнула она, и ее сладкое дыхание окутало мои губы, дразня их привкусом греха.

Гравий шуршал под подошвами моих ботинок. Сердце бешено колотилось. Одеяло упало с плеч. В темноте ночи я наконец украл запретный поцелуй своего ангела.

Я не просто поцеловал ее. Я пожирал ее, овладевал ею – или это она овладевала мной, эта тоненькая богиня эльфов, встречаясь кончиком языка с моим, облизывая в неистовом, ненасытном порыве, от которого мои яйца сжимались и пот градом катился по спине.

Девять лет.

Я не касался женщины, не чувствовал ее запах, не пробовал на вкус, не целовал женщину девять лет. Жар ее губ ошеломлял, а медовый вкус ее языка был еще более грешным, чем я мог себе представить.

Сладость рая.

Моего рая, моего спасения – которого я не заслуживал.

Ее лимонный аромат проникал в мои легкие, пока я вбирал и вбирал его в себя. Я отвечал за нее. Я должен был ее научить. Я должен был ее дисциплинировать.

Она была моей.

Я целовал ее, больше не сдерживая копившийся