Босс для Белоснежки - Алёна Амурская

«Сэвэн»? — спрашивает он так буднично, будто уже всё про меня знает. И тут же, жестом фокусника продемонстрировав в пальцах ламинированную прямоугольную карточку, поясняет успокаивающе: — У вас визитка корпорации из сумки выпала.

Я чуть не давлюсь глотком.

— Эм… да. А что?

— У меня сегодня как раз созвон с вашим менеджером по инвестициям, — он склоняет свою бритую голову набок, с любопытством глядя на меня, и зачем-то представляется, протягивая мне руку: — Я Герман.

Просто так, без отчества, без должности, будто мы уже знакомы. Но это как-то негласно подразумевает, что вроде бы и я должна представиться, как того требуют правила хорошего тона.

— Елизавета, — неохотно сообщаю я и отвечаю легким рукопожатием. — Очень приятно.

Ладонь у Германа кажется холодной, как у робота. Я убираю руку и бросаю на него сочувственный взгляд. Наверное, у него с давлением проблемы. У бизнесменов это обычное дело, всё-таки столько стресса.

Он внимательно смотрит на меня и продолжает откровенничать:

— Думаю, стоит ли вкладываться в один из проектов. «Сэвэн» — корпорация интересная, но… у меня пока нет окончательного решения…

Тон у него такой сомневающийся, что я сразу представляю, как многие мои коллеги на моём месте тут же начали бы рассыпаться в заверениях. Вот, мол, какая у нас стабильная компания, какие честные акционеры, какой замечательный генеральный директор…

Возможно, именно этого он и ждёт, стремясь немного поднять свою самооценку, как многие мужчины, вдруг заговорившие с незнакомой женщиной посреди кафе. Иначе зачем бы поднял эту тему?

Вот только со мной такое не прокатит. Я не очень честолюбива и к таким фокусам равнодушна.

— Ну, — мирно пожимаю плечами, — если вы собираетесь инвестировать, это, наверное, вам виднее. Я там всего лишь мелкий винтик. Самая неэлитная часть всей системы.

В тусклых коричнево-серых глазах Германа вспыхивает маленький огонёк.

— Вы не станете убеждать меня, что это надёжный партнёр?

— О, убеждать инвесторов — это точно не моя должность, — улыбаюсь я. — Моя миссия скромнее: печати, пропуска и спасение коллег от бумажного потопа.

Он чуть прищуривается.

— Значит, вы довольны своей работой?

— Смотря с какой стороны посмотреть, — я делаю глоточек кофе, наслаждаясь приятной молочной пенкой. — Иногда мне кажется, что я в центре мира, а иногда — что просто оператор на складе печатей. Но пока всё устраивает.

Я замечаю, что он слушает со странным напряжением, будто каждое моё слово кладёт на весы.

Наверное, переживает за свои миллионы. Или просто устроил утренний соцопрос «как там на низах». Такой мнительный — прямо сова-аудитор на посту.

Его бровь чуть поднимается.

— Забавно. Обычно в «Сэвэн» любят подчёркивать масштаб.

— У меня масштаб только в сумке… вот, видите? — я поднимаю её, демонстрируя торчащий наружу уголок детской раскраски с Павликовыми динозаврами. — Это весь мой бизнес-план на ближайший вечер.

Он вежливо усмехается, но в улыбке есть что-то испытующее, натянутое. Такое ощущение, что он хочет вытянуть из меня реакцию, вроде восторга, лести, оправданий. Но если это и так, то напрасно. Всё, что у меня есть, — это лёгкая самоирония и честность.

Но в итоге, удовлетворившись моим ответом, он решает перейти на нейтральную тему. Опирается локтями на стол и бросает взгляд на мою сумку.

— Похоже, вашему ребенку повезло, — говорит доверительно. — А моя мать в детстве даже раскрасок мне не покупала. Говорила: «Жизнь тебя сама раскрасит, и без твоих каракулей».

Я тихо хмыкаю, представив маленького Германа с обидой в глазах.

— Ну, хоть карандаши давала?

— Давала. Но всегда напоминала, что я должен стать великим и влиятельным, а то… «вот вырастешь никем», — он улыбается чуть смущённо, словно сам над собой подшучивая. — Она была женщиной больших амбиций. Знаете, это странное чувство, когда ты в глазах матери одновременно герой и никчёмный мальчишка. Тогда я злился, а сейчас… смешно вспоминать.

Он рассказывает это не с горечью, а как милый курьёз, но в словах сквозит что-то чуть горькое, старое.

Да уж, ну и мамаша ему досталась! Тоже мне, воспитательница героев. Не давала раскрасок, зато дала комплекс на всю жизнь.

— Но вы всё же выросли, — говорю я ободряюще. — Взяли и выросли не «никем», а вполне себе кем-то. С большой буквы.

Он смотрит так внимательно, будто проверяет, не подшучивают ли над ним. Но я лишь пожимаю плечами:

— Ну серьезно же. Раз вы тут со мной кофе пьёте и начинаете день не с бутылки, а с инвестиций — значит, жизнь всё-таки раскрасилась так, как хотела ваша мать.

В глазах Германа вдруг вспыхивает что-то острое, колючее… и тут же уходит вглубь, уступая место расслаблению.

А я невольно усмехаюсь: вот же недоверчивый тип — с первой попытки не поверил, пришлось дублировать вслух, чтобы дошло. Видать, привык ждать от людей худшего, бедолага.

Мы сидим так еще минут десять, болтая о мелочах — про ремонт дороги у офиса, про вкус кофе в этой кофейне. Я в основном слушаю и киваю.

Когда моя чашка пустеет на две трети, я смотрю на часы и поднимаюсь:

— Спасибо за компанию. Утро получилось лучше, чем я ожидала.

— Вам спасибо, — хмыкает Герман.

Киваю на прощание и поворачиваюсь боком, закидывая свою пузатую сумку на плечо… и тут же задеваю свою же чашку, стоящую на краю столика.

Всё происходит за секунду: чашка опрокидывается с тихим звяканьем, и остатки кофе выплескиваются узкой струйкой на колени Германа. К моему ужасу — прямо на ширинку его идеально сидящих светло-серых брюк, оставив там тёмное пятно.

— Господи! — вырывается у меня, и я поспешно хватаю салфетки с соседнего столика. — Простите, пожалуйста!

Я тянусь к нему, но в последний момент понимаю, куда собиралась лезть, и резко останавливаюсь. От стыда щёки вспыхивают до багровой густоты.

Герман сначала застывает, как будто не понимает, что случилось, а потом медленно откидывается на спинку стула.

— Ничего страшного, — говорит он, наблюдая за моей суетой с удивительным равнодушием для такого мнительного человека, каким он поначалу мне показался.

Замешкавшись, я бросаю несколько салфеток на стол перед ним и, не зная куда деться, сую ещё горсть ему прямо в руки — для верности.

— Вот… — бормочу неловко. — Это… вам.

Герман застывает на секунду, потом медленно берёт салфетки и начинает промокать брюки сам. А я стою рядом, ощущая себя полной идиоткой, и протягиваю ему оставшийся комок салфеток.

Он поднимает ладонь:

— Не нужно.

В его голосе нет ни злости, ни раздражения. Только какая-то диковинная сдержанность на грани абсурда. Но я всё равно продолжаю краснеть до корней волос.

— Ну супер, — выдыхаю я. — Хотела тихо кофе допить, а устроила