Месть. Идеальный сценарий - Лея Вестова

раскрутится, пока получит все санкции, Сомова уже либо убьют, либо он подпишет все, что они хотят. И у нас не останется ничего. Нет. Действовать нужно сейчас. Быстро и тихо. У меня есть план.

Я смотрела в его решительное, суровое лицо и понимала, что спорить бесполезно. Он принял решение. И я впервые в жизни испытала настоящий, леденящий душу страх. Страх не за себя. Страх за него.

— Пожалуйста, будь осторожен, — прошептала я, когда он уже стоял в дверях. Он на секунду обернулся. — Это моя война тоже, — просто сказал он и вышел.

Я осталась одна. В полной, оглушающей тишине. Ожидание превратилось в физическую пытку. Я металась по кабинету, как тигрица в клетке, не находя себе места. Каждая минута казалась вечностью. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Он там, рискует своей жизнью ради меня, ради моего дела, а я сижу здесь, в безопасности, и ничего не могу сделать.

Или могу?

Я села за стол. Руки дрожали, но мозг, натренированный последними месяцами постоянного кризиса, заработал четко и быстро. Я не могу защитить его физически. Но я могу нанести удар с другой стороны. Я могу использовать свое оружие. Власть и деньги.

Я вызвала Петровского и начальника своего нового юридического отдела. Я поставила им задачу, от которой у них округлились глаза.

— Мне нужно, чтобы в течение трех часов у сына доктора Сомова, который сейчас находится под арестом, появился лучший адвокат по уголовным делам в этой стране. Мне плевать, сколько это стоит. Я хочу, чтобы этого парня вытащили оттуда. Чистым.

— Но, Кира Игоревна, ему подбросили наркотики…

— Значит, докажите, что их подбросили! — отрезала я. — Найдите свидетелей, проверьте записи с камер, проведите экспертизу. Сделайте невозможное. И еще. Я хочу, чтобы к утру у меня на столе лежало предложение для самого доктора Сомова. Пожизненный контракт с лучшей частной кардиологической клиникой в Швейцарии. И полный грант на обучение его сына в любом медицинском университете мира. Я хочу предложить ему не просто защиту. Я хочу предложить ему новую жизнь. Вдали от этой грязи, от этих чудовищ.

Они смотрели на меня с изумлением. Я действовала их же методами. Методами Корчагина. Но не для того, чтобы разрушать, а для того, чтобы спасать.

Время шло. Я не знала, что происходит там, на заброшенной подмосковной даче. Я молилась всем богам, в которых никогда не верила. Около полуночи, когда я уже была на грани срыва, мой телефон ожил. На экране высветилось его имя.

— Дима!

— Все в порядке, — его голос был уставшим, но спокойным. — Мы его забрали. Он в безопасности. Легкая потасовка, но обошлось без стрельбы. Они не ожидали нашего появления.

Я без сил опустилась в кресло, и из моих глаз хлынули слезы облегчения.

— Где вы? Где Сомов?

— Мы в надежном месте. Я привезу его к тебе утром. Он готов говорить.

На следующее утро я встретилась с доктором Сомовым в одном из анонимных офисов, которые арендовала Анна. Он был сломлен. На его лице были кровоподтеки, но страшнее всего был его взгляд — пустой, выжженный ужасом. Его трясло. Я не стала его допрашивать. Я молча положила перед ним две папки. В одной было официальное постановление об освобождении его сына из-под стражи за отсутствием улик. Во второй — контракт со швейцарской клиникой и грант на обучение в Кембридже.

Он долго смотрел на бумаги, потом поднял на меня глаза, полные слез.

— Зачем… зачем вы это делаете? — прохрипел он.

— Потому что мой отец был порядочным человеком, — тихо ответила я. — И он бы не хотел, чтобы из-за него рушились жизни других людей. Я не прошу вас о мести, доктор. Я прошу вас о правде. Ради него. И ради вас самих.

В этот день он дал полные, исчерпывающие, официальные показания. Он рассказал все. Про шантаж, про подмену лекарств, про то, как Элеонора лично контролировала, чтобы отец принял смертельную дозу. Это было последнее недостающее звено в цепи наших доказательств. Последний гвоздь в крышку гроба их защиты.

Вечером, когда все закончилось, мы с Дмитрием снова остались вдвоем в моем кабинете. Усталость была такой, что, казалось, можно было уснуть стоя.

— Спасибо, — сказала я, подойдя к нему. — Ты спас не только его. Ты спас меня.

— Мы спасли друг друга, — ответил он, и в его глазах была бесконечная нежность.

Он шагнул ко мне и осторожно притянул к себе. На этот раз это были не просто дружеские объятия. Это было что-то гораздо большее. Я подняла голову и посмотрела в его глаза. И в этот момент я поняла, что больше не хочу ждать. Не хочу бояться. Не хочу анализировать. Жизнь была слишком короткой и слишком хрупкой, чтобы тратить ее на страх. Я сама подалась вперед и поцеловала его.

И он ответил мне — с такой нежностью, с такой страстью, с такой накопленной болью и надеждой, что у меня закружилась голова. В этот момент, в этом кабинете, высоко над спящим городом, наша война наконец закончилась. И началась наша жизнь.

Глава 24

После той ночи в кабинете отца, после того поцелуя, ставшего одновременно и точкой в прошлой жизни, и многоточием в будущей, мир, казалось, обрел новые краски. Хроническая серость моего существования, выжженного предательством и болью, начала медленно отступать, уступая место робким, акварельным оттенкам надежды. Я все так же работала на износ, все так же вела свою корпоративную войну, но теперь у этой войны появился новый, глубинный смысл. Я сражалась не только за наследие отца. Я сражалась за наше с Димой право на простое, тихое будущее.

Наши отношения развивались неспешно, осторожно, как будто мы оба ступали по тонкому льду, боясь одним неловким движением провалиться обратно в холодную воду прошлого. Мы не говорили громких слов, не давали клятв. Наша близость рождалась в мелочах: в том, как он приезжал поздно вечером, чтобы убедиться, что я поела; в том, как он молча забирал у меня из рук очередную папку с отчетами и заставлял сделать перерыв; в том, как я, засыпая, знала, что он не позволит ни одному кошмару пробраться в мой сон. Он стал моим воздухом, моей точкой опоры, моим нерушимым тылом. И от осознания этого мне иногда становилось страшно. Слишком страшно снова поверить, снова открыться, чтобы потом