Синие бабочки - Джек Тодд

Врешь. Но страх вперемешку с нездоровым, неправильным возбуждением подсказывают мне: вру здесь только я. Риду, окружающим, самой себе. Нет никакой новой Ванды – сильной и решительной, – есть только маленькая напуганная Ванда, которая увидела в чудовище по имени Рид Эллиот свой билет на свободу и хочет ухватиться за него, как за спасательный круг.

Сделай меня своей музой, Рид. Попробуй убить. Делай что угодно, только не дай мне вернуться обратно в тот ад, где я провела полтора года. Только я никогда в жизни не скажу ему об этом. И сама забуду.

Так быть не должно.

– Ты хочешь быть рядом, дорогая Ванда, потому что тогда тебя никто не тронет, – выдыхает он мне в губы и коротко, грубовато целует. – Никто, кроме меня. И в глубине души ты в восторге от этой мысли.

Вранье. Вранье. Вранье.

Я повторяю это слово как мантру, когда мир перед глазами едва не темнеет окончательно. Но в последний момент Рид ослабляет хватку и накрывает мои губы своими, едва я успеваю вдохнуть. Скользит языком по небу и покусывает губы, грубо стискивает волосы у меня на затылке, заставляя морщиться от боли.

По всему телу будто пробегает электрический разряд, хочется одновременно укусить его до крови и потянуть за ворот водолазки на себя. Но старые страхи откликаются первыми, и я на пару мгновений послушно замираю в его объятиях – напряженная и запутавшаяся, – пока наконец не отвечаю на поцелуй с той злостью, что копилась внутри годами.

Сама тянусь вперед и едва не залезаю на стол, спихнув в сторону несколько папок и стойку с маркерами. Этого ты хочешь? Я впиваюсь ногтями в его аристократически бледную кожу, царапаю, плотно зажмурив глаза, и в глубине души молюсь, чтобы это не заканчивалось. Оставайся таким же сумасшедшим, ищи во мне то, чего там нет и никогда не было. Только не убивай меня.

Или убей прямо сейчас.

Кажется, еще пара секунд, и сердце не выдержит – лопнет или выскочит из груди от ужаса и смешавшегося с ним в гремучий коктейль возбуждения. Когда Рид отрывается от меня, тянет назад за волосы и улыбается, я еле сдерживаюсь, чтобы не сползти на пол без сил. Облокачиваюсь на стол обеими руками и дышу так часто, словно пробежала всю территорию Белмора за пару минут.

– И ты не умеешь благодарить по-другому, – полушепотом произносит Рид, ухмыляясь. Смотрит жадно и удовлетворенно, а я как завороженная слежу за тем, как он облизывает искусанные губы, смахивая языком мелкие капли крови. – Только телом, дорогая Ванда.

Лучше бы он дал мне пощечину или приложил лицом о стол. Сердце замедляет ритм, кровь отливает от лица, и даже кашель стихает – плевать, буду ли я дышать в ближайшие несколько часов или нет. Я хочу стереть с его лица эту самодовольную улыбку одержимого психопата.

Психопата, который в курсе, что со мной происходило. Что со мной сделали.

– Пошел ты, – бросаю я злобно, собрав в кулак остатки смелости, и выбегаю из аудитории раньше, чем по академии проносится знакомая классическая мелодия.

Муза

Комендантский час в академии Белмор введен не просто так: когда-то, как и рассказывала Микаэла, здесь действительно убили одну из студенток, с тех пор меры безопасности здорово усилили. Охрана дежурит на первом этаже студенческого общежития, сторож патрулирует преподавательский корпус, а в просторном дворе тут и там понатыканы камеры.

Только все это никак не помогает мне скрыться от Рида.

Для него будто не существует преград, да и с чего бы? Комендантский час действует для студентов, а не преподавателей, да и доступ к камерам у него есть. Он точно знает, что и когда я делаю, где бы ни находилась – в комнате, на лекции или в библиотеке. Мысли, что он наблюдает за мной даже в женской душевой, провоцируют мурашки, и мне они совсем не нравятся.

Мне сегодня много чего не нравится. Например, льющийся сквозь неплотно задернутые шторы лунный свет, мерное посапывание Микаэлы и десять процентов зарядки на телефоне. Уснуть не получается, в голову то и дело лезут скользкие, липкие и отвратительные желания. Ворочаясь в постели, накрываясь одеялом с головой, я чувствую себя грязной. Даже хуже, чем в Рокфорде.

Отчим принуждал меня. Не оставлял мне выбора, как бы я ни дергалась и ни пыталась от него избавиться, Рид же действует иначе. Никогда бы не подумала, что брошенная вскользь фраза, за которую мне хотелось выцарапать ему глаза, окажется пророческой.

«Однажды ты попросишь меня об этом сама».

Не хочу. Я не хочу его ни о чем просить, даже думать о нем не хочу, но он снова и снова всплывает в памяти: образ навязчивый и изящный, в равной мере опасный и притягательный. Как запретный плод, сорвать который хочется сильнее любого другого. Рид вытащил меня из ада, чтобы затащить в чистилище, но здесь мне даже нравится. Отвратительно.

Его резкие, болезненные прикосновения, опасные поцелуи – чего только стоила чертова иголка! – и дьявольские глаза не должны меня привлекать. Я должна ненавидеть его. Бояться. Блевать при одной только мысли о нем, как было с отчимом, но у меня не выходит. Рид – убийца, садист и просто ненормальный – относится ко мне лучше, чем кто угодно в моей жизни. Заботится обо мне.

Это вовсе не забота, Ванда, а его больное желание. Думаешь, он не прикончит тебя, как других, когда наиграется? Станешь очередной легендой академии, из-за которой охрану усилят в два раза. Повезет, если его при этом упрячут за решетку.

Я в очередной раз переворачиваюсь на другой бок и едва не вою в подушку. Голосу разума не обязательно напоминать мне об этом, все и так очевидно. Но избавиться от щемящего чувства в груди и проклятого напряжения между ног я не могу. Хочется вскочить с постели, пробраться в преподавательский корпус и задушить Рида, пока он спит. Или коснуться его бледных губ, провести ладонью по груди, зарыться пальцами в светлые волосы.

Боже, да мне хочется просто к нему прикоснуться. Пусть кусает, вонзает мне под кожу иголки или даже берется за нож, лишь бы я смогла угомонить проснувшуюся глубоко внутри ненормальную жажду. И я не знаю, кого за нее ненавижу сильнее – Рида или саму себя.

Так не должно быть.

И все-таки я открываю до боли знакомый чат, чтобы набрать пару сообщений, пока телефон не отключился. Наверное, у меня окончательно потекла крыша, раз я сама решила