Развод. Прошла любовь, завяли помидоры - Элен Блио

Закрываю.

И так хорошо…

У Алекса в машине играет тихая музыка, расслабляющая, я и не заметила, что она такая, и как он не засыпает за рулём под неё? А мне так хочется…

М-м-м… хорошо, на волнах покачиваюсь как будто. Тепло, тихо, мягко, уютно.

И так приятно пахнет его парфюмом. Мы же, девочки, всегда на это внимание обращаем, да?

Да. Как он пахнет.

Это чаще важнее того как он выглядит. Бывает, вроде интересный мужчина, видный, и одет ничего так, но… нет от него флюидов мужественности, маскулинности. Никакой. Ну, то есть как коллега – нормальный, как приятель, можно с ним посмеяться. Но ты не думаешь о том, чтобы уткнуться в его грудь, провести носом, приподняться на носочки, уткнуться в ямку на шее, почувствовать его сильные руки на теле, сильные, сильные руки…

Ой… руки. Какие горячие руки вокруг!

Открываю глаза, понимаю, что машина стоит у дома, а Харди отстегнул мой ремень и, кажется, собирается меня поднять на руки.

– Зачем? Я могу сама.

– Расслабься и получай удовольствие.

– Но, я… подожди, стой, я хотела домой…

Он вытаскивает меня, закрывает машину прикосновением – ох уж эти современные технологии! И несёт – да, не тащит, а именно несёт, с легкостью – к своему подъезду!

– Лёш, я домой, у меня там…

– Считай, что у тебя там закрыто, окей?

– Лёш…

– Мне нравится, как ты меня называешь так… Хотя и Алекс тоже нравится. И даже Харди.

– Что? Я… – ух, а вот тут ты, Надюха, краснеешь! – Я не называла тебя Харди!

– Неужели? По-моему, мысленно ты обо мне только так и думаешь.

– Ты читаешь мои мысли?

– Увы, нет, но очень хотел бы. Та-ак…

Он изворачивается, чтобы открыть дверь. Ох чёрт, я забыла, что в подъезде сидит консьержка. Немного неловко. Или плевать?

Смотрю на окошко, за которым должно быть строгое лицо охраны порядка. У нас такие тут дамы – муха не пролетит! Свет не горит, и шторка закрыта.

Вот тебе и охрана.

Фух, ну, мне это только на руку, кажется, пронесло.

– Что ты, Надежда, напряглась? Никак вахтерши испугалась?

– Всё-таки читаешь мысли?

– Видимо какие-то не те читаю.

– А какие бы ты хотел читать?

– Хотел бы те.

– Исчерпывающе.

– Угу.

Лифт открывается.

– Может, уже поставишь меня на ноги? Алексей Иннокентьевич, а?

– Может ты, Надежда Петровна, уже примешь как данность тот факт, что тут мужик я и я решаю?

– Ой, божечки-кошечки, какие мы грозные.

– Не нарывайся, рыжая.

– А если я хочу нарваться? – смелею, пьянея от его запаха и близости.

Я устала. Я хочу на ручки.

Ой… я ведь и так на ручках!

Сбылась вечная женская мечта.

И эти ручки держат крепко. Обнимают страстно, прижимают и…

– Вкусная ты такая, Наденька, облизал бы тебя всю.

– Так оближи… – боже, что я творю, у меня дочь сейчас тут, в его квартире!

– Оближу, не отвертишься.

– Я и не собиралась. – собиралась, честно, но не в этой жизни!

– Надя…

– Что? Харди?

– Поцелуй меня. – говорит тихо, низким голосом. Что ж так медленно едет лифт? И вообще… почему я должна сама его целовать? А почему бы и нет?

Притягиваю ладошкой его шею, подтягиваюсь сама, прикасаюсь нежно. Он не поддаётся, не перехватывает инициативу, позволяет мне самой. Губы приятные, мягкие, упругие, такие как надо, такие, какие хочется целовать. Много хочется целовать. Долго. Страстно. Нежно.

М-м-м… как же хорошо! Стон свой слышу, и он эхом отражается внизу живота, там, где уже закружило торнадо страсти.

Дверь лифта открывается.

– Ма-ам? Ой…

Вот тебе и ой. Глава 39

– А что с мамой?

Дочь рыжика хлопает глазами, а я смотрю на сына – и какого хрена вы выперлись из квартиры? Тёма все понимает, уши краснеют.

– Нормально всё с мамой, устала и ей нужна ванна и покой. Ясно? Поэтому быстро в квартиру вернулись, и по койкам, по разным комнатам.

– Бать, а мы это… нас бабуля на пирог позвала.

– Пирог? Ночью? Нигде у вас не треснет? Углеводы на ночь вредно.

Киплю внутренне, потом соображаю – мне же на руку, пусть гребут к Лиз, а мы пока…

Блин, что мы пока? Что? Торопливо перепихнёмся пока детки не вернулись, да? Хрен там. Во-первых, я сам так делать не стану, во-вторых… во-вторых тоже не стану. Потому что рыжик не из тех, кого трахают торопливо по темным углам, даже если очень хочется.

– Полина, мы, наверное, домой сейчас пойдём… Лёш, опусти ты меня уже…

– Нет. Не отпущу. И домой Полина тоже не пойдёт. Пусть сходят к Лизе, вернутся – я прослежу, чтобы всё было в рамках.

– Ты проследишь, конечно.

– Надежда, я не понял? – удивляюсь, бровь поднимая, – ты мне не доверяешь?

– Тебе? Нет, конечно. Но пусть сходят, ладно, нельзя обижать бабушку, если она уже их ждёт.

– Пап, мы ненадолго, ну… то есть, может на часик.

– Я понял.

Понял, что сын мне намекает – у меня есть час.

Капец, смешно!

Часа мне точно не хватит. Но я и прятаться не намерен.

Заношу Надежду в квартиру, закрываю дверь.

– Боже, как стыдно…

– Почему? Потому что твоя дочь увидела тебя у меня на руках?

– Она поняла, что мы…

– Что мы что, Надь?

– Целовались…

Она краснеет, даже в полумраке холла я это вижу. Краснеет! Чёрт…

– Повторим?

Спрашиваю не спрашивая. Набрасываюсь на её рот. Вкусная она.

А её Гусаров – кретин и слабак.

Я же соображаю почему этот пентюх налево пошёл.

Многие именно поэтому туда сворачивают.

Это тупо страх.

Страх, что тебя бросят. Да, да, вот так он чудно трансформируется.

Ты не ждёшь, когда твоя половинка тебя предаст, ты решаешь предать первым, типа чтобы не обидно было, когда это сделает она. А потом понимаешь, что она и не собиралась. А ты уже обосрался по полной программе. И потерял свою женщину.

Если совсем честно – мне таких не жалко.

Это не мужики.

Это трусы. Причём ударение тут на второй слог. На букву «ы». Старые семейные трусы, которые боятся быть выброшенными на помойку. И таки оказываются выброшены. Туда им и дорога.

Надеюсь, что так и будет.

Надеюсь, что Надежда не побежит спасать своего больного муженька.

Отрываюсь от её губ, усаживаю на банкетку.

Раздеть её надо. Снять обувь, пальто и…джакузи – верное решение.

– Лёш… ты о чём сейчас думал?

– Когда?

– Только что… Не надо, я сама сниму.

– Сиди, пожалуйста, тихо, а?

– Не командуй, а то