Пшеничная вдова - Данила Скит

Когда дверь захлопнулась, мужчины еще какое-то время стояли, задумчиво пялясь на коричневую древесину. Вдруг раздался тяжелый вздох Реборна:

– Думаю, я все-таки запру ее в башне.

На плечо легла ладонь отца, похлопавшего сына в знак одобрения.

Глава 16. В путь

Боги дали рыбу уже через четыре луны. Море вспенилось и ожило, блестящей чешуей взмывая в небо. Вересковая макрель заполонила прибрежные воды, мешая кораблям заплывать в гавань. Открылись дополнительные порты, простаивающие весь остальной год. С приходом весны Теллостос оживал вместе с морем, отмечая начало нового торгового сезона, с макрелью увеличилось и количество судов.

Большой обоз ожидал у главных ворот при выезде из города. Отбытие подготовили помпезным – с фанфарами, глашатаями и праздничными корзинами Ясеневых яблок. Здесь же прохаживались несколько монетников с большими кошелями на поясах, набитых медяками для горожан. Аоэстред и не помнил на своем веку столько событий: четырнадцать лун вобрали в себя коронацию, свадьбу и пшеничный путь. Столица недоумевала, чего желает больше всего: продолжения щедрых зрелищ или мести за искалеченных и убитых. Наверное, именно поэтому обоз облепила толпа, кто-то выцеплял взглядом монетников, готовясь протягивать руки и толкаться в бока, другие были напряжены, молча изучая стражу и телеги с пшеницей.

Все утро стража хлопотала, чтобы к ним не лезли любопытные горожане. Простых воинов насчитывалось около двухсот, не меньше, а латных рыцарей около дюжины. Время было неспокойное – на дорогах поселились банды, для которых смена власти была лишь поводом набить свое брюхо. Не все верили в свершившуюся свадьбу, злые языки пускали слухи, что король, дескать, таки откинул копыта, а заправляет всем теперь его отец. А пшеничная вдова и вовсе сгинула в его мстительном гневе.

Туда-сюда сновали оруженосцы, служанки уселись в обозы с утварью и припасами, стройные пажи попали под влияние строгого повара – тот обязал их таскать мешки с репой.

– Куда, паршивец! – один из солдат, низенький и плотный, с острой бородкой и разного по цвету щеками, одной бледной, другой красной, схватил какого-то вертлявого паренька в зеленом бегуине, – А ну пшел отсюдова! – и дал ему хороший пинок под гузно.

Пацаненок отлетел на пару метров, почесывая задницу. Схватил с дороги свалившейся бегуин и дал деру. Он был сегодня не первым, кто прорывался к пшенице с ножичком, пытаясь устроить маленькую диверсию. Кто-то пустил слух, что новая корона ворует пшеницу, вывозя ее в Глаэкор, и вот уже появились вредители. То, что настоящие воры действовали бы менее помпезно народ интересовало мало. Но Реборн устал наказывать. Пара отсеченных рук или голов порождала только новую гидру. Он даже убрал головы с пик на центральной площади и у ворот. Если так продолжится, думал он, то ему впору будет называться Реборн Милосердный – король сирых и убогих, предлагавший отведать сначала железо, но потом сменивший блюдо на пшеницу. Королева задерживалась.

– Больше двухсот мешков с пшеницей… Боги! Королева хочет загнать нас до белой пены, – изумленно цокнул Юстас. Он только спешился и теперь с любовью похлопывал коня по лоснящейся пегой шее, – Вот так… Хорошо… Ух! Да не бойся ты, это всего лишь люди. Ни слова, ни взгляды не ранят, Быстроногий… Только огонь и сталь.

– Не пускай ветры, Юстас, добрая половина останется на первых же постоялых, – рассмеялся Беккет по прозвищу Глухое Ведро, рыцарь в вороненом. Он немного позвякивал, прикидывая, куда же делся его оруженосец. Скоро предстояло захлопнуть забрало, а его все не видать. Глухое ведро повредил колено при взятии Аоэстреда и еще не так сильно окреп, чтобы самому забраться на коня. И уж лучше он наложит себе прямо в доспех, чем будет просить об этом кого-то другого, – Я так слыхивал, проедемся по крупным городам, чтоб молва разлетелась, и на разворот.

Интересно, чего он там слыхивал, подумал Юстас, если слышит через раз. В детстве Беккет нацепил на башку жестяное ведро, изображая рыцаря, вывалился на улицу и начал гонять щуплую ребятню. Сам он уже к девяти годам вымахал в здоровенного верзилу, и ведро ему было аккурат впору. Его бы и отколошматили ребятки в пылу «сражения», но никто не рискнул пойти против воинственного задиры, к тому же, сына старейшины. Бежал Беккет с ведром недолго – кубарем полетел с ближайшего обрыва, коих на рудниках было что галок в небе. Испуганные ребята сгрудились у обрыва. Лекарь не боялся за жизненные соки Беккета – на нем почти не было царапин, только ушиб мягкого места да порванное ухо, и тем более не боялся за ум – зачем бояться за то, чего нет? А вот со слухам оказалась беда… Он так бы и оглох, но Боги распорядились иначе – как только Беккета оставлял слух, он напяливал ведро и просил оруженосца зарядить ему пару раз по голове. Головокружение, звон в ушах и вот – его снова окружали звуки. В походах рыцарь стеснялся пользоваться ведром, посему на его шлеме иногда замечали свежие щербины. К слову, после битв Беккет слышал особливо ладно.

– Эй, Уилл, Кираса не видел? – крикнул слегка полноватому рыцарю в посеребрённой стали Беккет.

– Видал. Вчера вечерком. Он надрался как свинья. Парень пытался взобраться по лестнице в порт и дополз только до четвертой ступени.

– Это я знаю. Я лежал чуть выше. А потом не видывал?

– С чего бы? Такая темень была, хоть глаз выколи, – ответил Уилл, умолчав, что и сам был не совсем трезв.

В последние дни собирались тучи и все ждали обильных весенних дождей. Народ болтал о своем, порождая звуки города. День походил на базарный. Зима таяла, весенняя капель уже практически уступила место лету.

Из-под телеги, почесывая пузо задними лапами, вылезли две глаэкорских собаки. С шипастыми ошейниками, гравированными золотистыми буквами на черной дубленой коже. «Герда. Собственность короны», – гласила надпись на первом ошейнике, поджарая тонконогая сука держала ухо востро и нервно реагировала на окружающие звуки. «Лютый. Мир вашему праху», – неизвестно, кому была адресована другая надпись, на втором ошейнике: с такими заявлениями чтецов найдется не много. Заспанный пес – хозяин ошейника – последовал за Гердой. Он смахивал на огромного неопрятного волка, которого тщетно пытались вычесать от колтунов и торчащей клочками шерсти. Он лег у хвоста суки и прикрыл глаза. Давший деру пацаненок слишком усердно оборачивался назад, на стражу, не заметил Лютого, запнулся о пса и