Дочери судьбы - Тара Хайланд

Ангельское личико не обмануло ее ни на секунду. Слишком богатая и слишком красивая, нужно бы сбить с нее спесь. Она выдала Эмбер толстую книгу правил в кожаном переплете – «Кодекс чести школы» – и велела выучить его наизусть.

– А кто нарушит правила, будет сурово наказан, – с резким шотландским акцентом заключила дама, ведя Эмбер по лабиринту коридоров в ее комнату.

Слова эхом отразились от высоких потолков, и Эмбер вздрогнула.

Наступил всего лишь сентябрь, но в здании уже стоял холод. Каменные полы и постоянные сквозняки из-за плохо прилегающих дверей и окон не сулили ничего хорошего. Как и тоненькие батареи. Эмбер не хотелось думать о том, каково здесь будет зимой. Никто не пытался приложить усилия и создать домашний уют. В отличие от предыдущих школ, здесь не было ни вазочек со свежими цветами, ни доски объявлений, рекламирующей спортивные мероприятия или кружки. Она по-настоящему забеспокоилась. Наверное, не стоило нарываться на исключение из школы «Сент-Маргарет».

Комната Эмбер оказалась такой же неуютной, как и вся школа, – крохотная, тесная, с высокими узкими окнами. Отклеивающиеся обои и отчетливый запах плесени говорили о сырости. В комнате стояли две узкие односпальные кровати, два письменных стола и два маленьких платяных шкафа.

Стены были голыми, если не считать двух табличек: «Не курить» и «Не клеить».

Ее соседка по комнате тоже выглядела не слишком веселой. Невысокая пухленькая девушка в огромных очках в черепаховой оправе и с волосами, собранными сзади в строгий пучок, поздоровалась с Эмбер с каменным лицом.

– Меня зовут Ева Мендоса, – сказала она на четком английском. – Рада с тобой познакомиться, Эмбер.

Акцент подтвердил то, что уже сказали Эмбер южноамериканское имя и темный цвет кожи.

– Ева – лучшая ученица года, – гордо объявила мисс Достон.

Ева опустила глаза, по-видимому, смущенная похвалой.

– Она проявила себя весьма успешно.

У Эмбер возникло ощущение, что Ева должна стать для нее примером для подражания. «Ну повезло», – подумала она, подозрительно разглядывая девушку. Очевидно, ее подселили к самой «правильной» ученице, у которой нет дурных пристрастий. Эта будет бегать докладывать, если что не так.

Однако Эмбер сильно ошиблась. Как только мисс Достон ушла, Ева расслабилась.

– Так за что тебя сюда упекли? – спросила она, плюхнувшись на узкую кровать.

Она сняла очки, высвободила волосы и расстегнула пару пуговиц на блузке. Через несколько секунд простая серьезная школьница превратилась в латиноамериканскую кокетку. Эмбер поняла, что ошибочно приняла потрясающие изгибы за щенячий жирок и не различила тщательно продуманный камуфляж.

– За что меня? Да за все. – Эмбер пожала плечами.

Ева понимающе кивнула.

– Меня тоже.

Она просунула руку под кровать и, вытащив пачку «Дерби», протянула одну сигарету Эмбер.

Эмбер заколебалась. Скользнула взглядом на табличку.

– А что с этим?..

Ева лукаво улыбнулась.

– Тут слишком много правил. Нужно просто приспособиться нарушать их так, чтобы никто не заметил.

Эмбер усмехнулась. Ну что же, в конце концов, можно пожить и тут.

Для Эмбер Ева стала идеальным примером для подражания, только не в том плане, как думала мисс Достон. Ева появилась на свет в союзе коррупционного члена бразильской Рабочей партии и сладострастной кинозвезды. Девочка была хорошенькой и сообразительной и получала от родителей все, что хочет. Когда ей исполнилось пять, отец с матерью едва разговаривали друг с другом и с ней. Девочкой не интересовались и за ней не следили. Ева росла, предоставленная себе, делала все, что хотела, почти не опасаясь наказания. Именно это и объединяло обеих девочек. Отправив ее в «Бомонт-Мэнор», родители замяли неприятную проблему, как сообщила Ева без всякой жалости к себе. Эмбер хорошо понимала, что Ева имеет в виду.

Эмбер всегда считала себя умной. В школе «Сент-Маргарет» она слыла крутой, законодательницей моды даже среди старшеклассниц. Но Еве она и в подметки не годилась. Та знала все и немножко больше, что даже пугало. За неделю она познакомила Эмбер с кайпириньей и чудесами пластической хирургии.

– Я сделала себе грудь и нос до того, как мне исполнилось четырнадцать, – в Рио это делают все, – и, что самое важное и болезненное, кавадос, или, по-английски, бразильский воск.

– Ой! – закричала Эмбер, когда оторвалась первая полоска.

Эмбер лежала, раскинувшись на кровати, и никогда в жизни еще не чувствовала себя такой беззащитной и уязвимой. Она всегда втайне гордилась своим белокурым кустом, но Ева настояла, что снять нужно все, кроме небольшой полоски.

– Тс-с, – прошипела Ева где-то между ногами Эмбер и протянула ей кусок картона. – Вот. Прикуси. Ты же не хочешь, чтобы вошла мисс Достон?

Эмбер прикусила. Помогло не очень. Но, по крайней мере, их никто не слышал.

Кроме того, Ева оказалась опытной. Она потеряла девственность с американским студентом на прошлогоднем карнавале. Ей только исполнилось четырнадцать.

– Хреново было, – сообщила она вытаращившей глаза Эмбер. – Дубинка у него была маленькая, вот такая.

Она показала мизинец.

– Но не беспокойся, потом будет легче, saca? – сказала она на бразильском сленге: «понимаешь, о чем я?».

Такая у нее была поговорка.

Эмбер внимательно слушала, впитывая все подробности.

– Я сделала ему минет – вот так. Он сунул дубинку, ну, ты понимаешь… Было больно – черт! В следующий раз – ничего подобного!

Все это было новостью для Эмбер, которая доходила с Энди Тернером из мужской школы-побратима «Сент-Маргарет» только до второй стадии. Он был самым горячим парнем в старшем шестом классе, но едва ли более опытным, чем она. После тайных ласк во время его выпускного бала у нее не было особого желания идти дальше. Но когда Ева заговорила об этом – о разных позах, о том, каково это, когда парень входит, у Эмбер проснулось любопытство, как все происходит.

Позвонив матери в первое воскресенье после переезда, она, не кривя душой, сообщила Изабель, что за четыре дня в «Бомонт-Мэноре» узнала больше, чем за целый год в школе «Сент-Маргарет».

Глава восемнадцатая

– Salut[20], Кейтлин!

Когда Кейтлин вошла в их тесную гостиную, ее приветствовало с десяток голосов. В ответ она постаралась изобразить что-то радушное.

Она работала в колледже до позднего вечера и возвратилась домой, надеясь отдохнуть в тишине. Но не тут-то было. Вероника устроила очередную импровизированную вечеринку. Комнату наполнил сигаретный дым и смех. На полу стояли пустые винные бутылки. Жюль Мартель, в прошлом – поклонник Кейтлин, принес гитару. Он сидел, скрестив ноги, на подушке и тихо бренчал, а девушка, которую Кейтлин не узнала, ему подпевала.

Вероника растянулась на диване, ее голова покоилась на коленях Люсьена Дюваля. Кейтлин улыбнулась про себя. Соседка по квартире обожала задумчивых, измученных художников, и Люсьен идеально отвечал требованиям. Уличный фотограф, известный снимками современной жизни в Париже, он был очень крутым и чрезвычайно привлекательным. Высокий, стройный и загадочно эффектный, он был хорошо известной и самобытной фигурой среди бельвильской публики. Кейтлин часто видела его в кафе, обычно в сопровождении одной или двух обожавших его женщин.

Пару недель назад прошел слух, что он разошелся со своей пассией, одной из натурщиц, работавшей в Школе изобразительных искусств. Вероника немедленно обратила на него внимание. Глядя на них сейчас, на то, как Люсьен гладит ее по голове, Кейтлин догадалась, что подруга на полпути к успеху.

Вероника лениво потянулась, вытянув длинные ноги к Люсьену.

– Возьми стакан и присоединяйся, Кейтлин.

Жюль перестал играть и вскочил.

– Садись сюда, если хочешь.

– Спасибо, – поблагодарила Кейтлин. – Минуточку, мне надо перекусить.

Увидев разочарованное лицо Жюля, Кейтлин почувствовала угрызения совести. Он, кажется, хороший парень, но ей просто неинтересен.

Она исчезла в крохотной кухоньке. На этой неделе продукты покупала Вероника, а значит, в холодильнике – шаром покати. Она жила на кофе и сигаретах, зачем другим шиковать? Однако, порывшись в шкафах, Кейтлин нашла макароны и открытую банку соуса песто. Вроде пахнет неплохо.

Когда макароны закипели, она пододвинула стул к окну и вылезла на крышу. Откровенно говоря, она не была задумана как терраса, но это было единственное свободное пространство в квартире, так что девушки им пользовались. Вероника там загорала всякий раз, когда было время, а Кейтлин часто сидела вечерами на освежающем ветерке, рисуя