Мой темный Ромео - Паркер С. Хантингтон

– Слезь с меня! – взревела она с пола.

Я перевернул очередную страницу газеты. Уже месяца три читал одну и ту же статью. Было сложно сосредоточиться, когда она прижималась к моему члену. Обычно я гордился своей невосприимчивостью к женским чарам. С другой стороны, я уже давно не проводил так много времени в обществе такой красотки.

– Я на тебя и не залезал. – И никогда не залезу, если уж на то пошло.

Печенька нахмурилась, скрестила ноги в щиколотках и треснула себя по лбу. Должно быть, на нее нахлынули воспоминания последних двенадцати часов. Надеюсь, она вспомнила все. Что теперь мы состоим в законном браке. Что она выпила целую ванну алкоголя. Что ее рвало всюду, разве что не на крылья самолета. Что она домогалась меня с деликатностью телемаркетолога, а потом заснула верхом на мне.

– Кажется, меня сейчас опять стошнит от одних только воспоминаний о том, как я о тебя терлась. – Она зажала рот руками, заметно содрогнувшись. – Надеюсь, я не подхватила никакое венерическое заболевание от того, что оказалась так близко к тебе.

– Прочти сегодня все свои молитвы, и я избавлю тебя от своих генитальных бородавок. – Я зевнул, хотя внутри меня так и подмывало заорать ей, что если так сильно беспокоится о заболеваниях, передающихся половым путем, то пусть скажет спасибо, что не оказалась с Мэдисоном «Пачка-Презервативов-За-Ночь» Лихтом. У него столько зарубок на ремне, что его можно использовать как дуршлаг.

Она уставилась на меня в неверии.

– Давай серьезно. Ты проверялся в последнее время?

– Нет. Но и половую жизнь тоже не вел.

Даллас нахмурилась.

– Не вел?

Я помотал головой, сам не понимая, почему решил объясняться перед этим сумасбродным созданием.

– Даже с Морган?

Тем более с Морган. Я не притронусь к ней, даже если в мире не останется женщин и нам двоим предстоит восстанавливать популяцию. Цивилизация успешно процветала и, честно говоря, сама все испортила.

– Ни с кем.

В ее хорошенькой головке завертелись колесики, но меня это не интересовало настолько, чтобы гадать, о чем она думает. Что бы она ни надумала, достаточно сказать, что я буду в корне с этим не согласен.

– Только не говори, что ты в самом деле собираешься хранить верность. – Даллас скорчила гримасу, будто это плохо. Она предпочитает неверных подонков? Это объясняло бы, почему она все еще чахнет по Лихту.

– Дырка – она и в Африке дырка. Твоя тоже вполне подойдет.

Даллас запрокинула голову и безрадостно рассмеялась.

– Неудивительно, что родители назвали тебя в честь лучшего образца романтических героев. Должно быть, знали, каким ты станешь идеальным любовником.

– Родители назвали меня Ромео в честь отца, а он был назван в честь своего отца.

Однако на мне эта фишка прекратится. Больше никаких Ромео Коста. Поблагодарить меня мир может и потом.

Даллас прикусила губу.

– Я тут размышляла о… сексе.

Я опустил газету на колени и ответил ей спокойным взглядом.

– Это приглашение?

– А ты… на него ответишь? – Она подавила улыбку. Еще один смешок застрял у меня в горле. Когда Даллас не была пустым местом, то становилась на удивление сносной.

Я вскинул бровь.

– Приглашающая сторона все еще подшофе?

Ее щеки порозовели.

– Нет.

– Ты попытаешься меня убить? – протянул я, как родитель, отчитывающий ребенка.

– Не в этом случае.

На миг наступила тишина. Я знал, что на кухне суетится стюардесса, делая вид, будто не подслушивает наш безумный разговор. Я не был извращенцем, но не беспокоился, если за мной будет подглядывать женщина.

Отбросив газету в сторону, я похлопал себя по коленке.

– Сядь ко мне на колени.

– Ну и манеры, – сказала она таким же тоном, каким говорил я, когда она потребовала зубную щетку.

Меня так и подмывало сказать Даллас, чтобы узнала о радостях секса с помощью Tumblr и фаллоимитатора. А потом мне вспомнились слова Зака. Постарайся приложить усилия. Нет никакого смысла бодаться с этим восхитительным, упрямым, незатейливым созданием, сидящим передо мной. Наше недолгое время, проведенное вместе, пройдет намного приятнее, если я буду время от времени ей уступать.

– Пожалуйста. – Слово прозвучало чуждо. Я приподнял уголки губ, пытаясь изобразить улыбку.

– Тьфу, перестань делать такое лицо. Как будто ты собрался меня съесть. – Я и впрямь собирался ее съесть, но вовсе не в том смысле, о котором она подумала. Даллас рассеянно огляделась, в упор не замечая, что позади нее стоит стюардесса. – Ох, забудь. Жизнь слишком коротка, и, если кто-то однажды спросит, я буду отрицать, что сближалась с тобой. – Она встала и подошла ко мне. Печенька устроилась у меня на коленях и посмотрела на меня. – Что теперь?

Было несколько вариантов – все пошлые и развратные, но я решил, что самым безопасным путем будет заставить ее молить о большем. А это значит, что придется повременить с собственной разрядкой и подготовить ее к грядущему. Ей придется придерживаться моих вкусов и правил, часть из которых мне еще самому предстояло изучить.

Мой взгляд упал на толстовку с лого Массачусетского технологического института.

– Разве я разрешал тебе надевать мою толстовку?

– Нет, но…

– Сними ее. Сейчас же.

Даллас открыла рот, чтобы возразить. Я приподнял бровь, подначивая рискнуть.

– Ладно. Ладно. – Она поджала губы, взялась за край толстовки и сняла ее, оставаясь в одном только лифчике. – Я так понимаю, это… сексуальные разговорчики?

Я не мог определиться, то ли она была очаровательной, то ли жалкой. Скорее всего, и такой и такой. Но когда ее грудь уставилась на меня, едва сдерживаемая лифчиком без бретелей и требующая внимания, я напрочь позабыл, кому она принадлежит.

Схватив Даллас за ягодицы, я притянул ее ближе, чтобы потерлась о мой член. Она рывком двинулась вперед, ее лицо оказалось в паре сантиметров от моего.

– Вот что ты делаешь со мной. – Я приподнял ее за задницу, а потом с силой опустил на член. Она ахнула, глаза загорелись. – Я уже вышел за рамки неприязни, Печенька. Мне вообще пора придумать новое слово, чтобы описать, что я к тебе чувствую. И все же, хоть убей, не могу перед тобой устоять.

Печенька не стала пререкаться, а будто бы наловчилась и заткнула меня развратным влажным поцелуем. С языком и зубами. Поцелуй вышел неумелым, как первые шаги новорожденного олененка. Неуклюжим, но волшебным.

Она даже ни разу не отстранилась, чтобы сделать вдох. Ее язык нашел мой, и вся ее робость и неуверенность улетучились.