Царствование Розы - Кейт Голден

Тяжелые шаги и гул голосов стражников донеслись из дальнего коридора. После того как я потратила почти всю свою силу, чтобы расправиться с теми солдатами, это был мой единственный шанс.

Я собрала воедино все до последней капли силы, что еще теплилась в моих костях, сделала прерывистый вдох и обрушила яростный вихрь белого огня на бочку передо мной.

Единственный злобный треск прозвучал в полумраке.

И, пока билось сердце, какой-то глубокий, первобытный инстинкт создал хрупкий пузырь мерцающего сияния — последние крупицы моего лайта — вокруг моего сжавшегося тела, прежде чем меня поглотил ураган ослепляющего пламени.

Жар.

Всепоглощающий жар охватил мое тело.

Липкий. Пронизывающий. Такой невыносимый, что сменялся леденящими всплесками, прежде чем вновь разгораться адским пламенем.

Кейн. Где Кейн?

Лицо горело так, что слезы высыхали в момент своего рождения. Не от боли — от сора, забившегося в глаза. Осколков стекла, каменной пыли.

В ушах стоял оглушительный звон, сквозь который пробивались крики — отчаяния, агонии…

И рев. Драконий рев.

Лазарь?

Я попыталась сесть, но ноги…

Ноги не слушались. Я не чувствовала их вовсе.

Это плохо. Я безостановочно моргала, пока мир вокруг не перестал расплываться.

Сначала расплывчатая картина передо мной была горячей, яркой и с красным оттенком.

Затем она прояснилась в одно мгновение, и будь в моем горле хоть капля влаги, я бы закричала.

Пламя — повсюду вокруг меня. Его языки все еще опаляли мое лицо. Все хранилище лайта исчезло, а на его месте — гигантский столб чистого жара. Дверь была выбита — нет, сорвана с петель — и снаружи, там, где раньше был атриум…

Снующие тела, карабкающиеся по одному лишь фундаменту — щебень и серебряные доспехи, и служанки в униформе. Одни помогают раненым стражам, другие бегут от падающих лесов и стекла. Обвалившиеся колонны, обугленные, свисающие люстры, канделябры, вонзившиеся в…

Если бы этот дворец был полон жизни — горшков с растениями, садов, дерева и лозы, как крепость в Бухте Сирены, — от всего этого остался бы лишь пепел.

Я зажмурилась. Я не слышала собственного дыхания в этом хаосе. Мрамор подо мной был расколот надвое. Дым наполнил мои легкие, когда я попыталась поползти вперед, волоча за собой неподвижные ноги. Я либо повредила позвоночник при взрыве, либо ноги онемели от удара, и чувствительность вернется со временем. Я молила Камни, чтобы был верен второй вариант.

Так или иначе, мне нужно было убраться от этого жара, пока я не сварилась заживо. Нужно было найти Кейна.

Снаружи от хранилища было ненамного прохладнее. Клочья ткани с диванов и ковров все еще тлели, и искры никак не могли потухнуть. И здесь, снаружи, царила непроглядная ночь…

Прокопченный воздух и блеклый лунный свет ласкали мои волосы и кожу, которую я еще чувствовала — руки, шею. Обнаженную спину этого нелепого золотого платья.

Весь свод атриума — тот парящий стеклянный купол с его ажурными железными узорами — попросту испарился. Стены тоже. Те немногие, что устояли, были переломаны, обуглены и покрыты копотью.

А спальня Лазаря — уничтожена. Темное, дорогое постельное белье и ковры объяты пламенем. Книги горят, пепел кружится.

Пусто. Ни Лазаря, ни Кейна.

В сторону меня загремели тяжелые шаги.

Благословенный, твердый стук.

Кейн…

Слава Камням. Сознание начинало меня покидать, а боль пронизывала все тело…

И тогда, подобно тому как гудок корабля в слепящем тумане выдает присутствие чудовища морских глубин: медленное, гулкое мычание…

Бессердечный, спокойный звук, доносящийся от приближающихся сапог. Словно палец, нажавший одну-единственную расстроенную клавишу. Диссонансный, застойный гул.

От этого звука кровь застыла в жилах, когда я подняла взгляд на лицо, нависшее надо мной.

Не Кейн.

Мэддокс.

Глава 16

АРВЕН

Мэддокс, увидев мои раны и мое бледное лицо, издал гневный рык. Его взгляд остановился на мертвых охранниках, ядовитом пламени и усеянном стеклом хаосе, царящем в атриуме.

— Что, черт возьми, случилось?

— На нас напали.

Он присел на корточки, прищурившись. За его массивной головой потрескивало пламя.

— Лживая шлюха.

— Нет, — взмолилась я. Попыталась встать.

Ошиблась.

Ноги, онемевшие от потери крови, подкосились, и я рухнула на пол, едва успев подставить ладони. Тело пронзила мучительная боль.

— Это твоих рук дело, — его голос вонзился в мое затуманенное сознание. — Это все ты, твою мать.

Неустойчивый балкон в холле с грохотом обрушился, подняв облако дыма и заставив медсестер и служанок визжать. Вслед за ним рухнула колонна. Дворец разваливался на части.

Мэддокс, которого ничуть не заботил окружающий нас хаос, вцепился в мои плечи своими мясистыми лапами и рванул на себя. Я царапалась и пыталась вырваться, но тщетно.

— Прекрати, — мой голос был слишком хриплым, чтобы его можно было расслышать среди криков, мольб и воплей.

И тут я его наконец разглядела.

Лицо Мэддокса было в саже. Ухо оторвало взрывной волной. Из носа текла кровь.

— Ты еще об этом пожалеешь, — прошипел Мэддокс, смыкая ладонь на моем горле и заставляя меня сдавленно всхлипнуть. — Я позабочусь об этом, — он крякнул, сжимая пальцы еще туже, — очень пожалеешь.

Я билась в его хватке, захлебываясь, мои обессилевшие ноги безвольно болтались, будто налитые свинцом.

— Отпусти ее, — кто-то крикнул. — Отпусти ее, Мэддокс!

Но Мэддокс был ослеплен яростью. Я читала это в его свиных глазках. В его перекошенном, словно вытесанном из камня лице. Ничто не помешает ему прикончить меня. И сделать это было бы легко. Я уже не могла дышать. Мысль о сотрясении пронеслась у меня в голове. Травма спины и ожоги. Столько ожогов…

Я почти не сообразила, что это Вин, когда он врезался в Мэддокса, и мы втроем полетели на жесткий, безжалостный каменный пол того, что осталось от атриума.

Все мое тело завопило от удара. Я съежилась — от той последней отважной чистокровной Фейри во мне не осталось и следа — пока рядом кто-то наносил удар за ударом, ломая кости.

Только бы это был Вин.

Я разлепила один затекший, затуманенный глаз.

С мягкими темными волосами, прилипшими ко лбу, с лицом, искаженным подлинной, неподдельной убежденностью, Вин стоял на коленях над Мэддоксом и избивал его с такой яростью, какой я не видела ни у кого очень и очень давно. Годами копившейся яростью. Яростью целой жизни. И что-то в моей наполненной дымом груди сломалось при виде слез, что струились по его лицу, пока он неистовствовал, обрушивая удар за ударом.

— Вин, — наконец прохрипела я, подползая