Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе - Молли Винтер

Инесса снова встряла своим раздражающим меня голоском, но теперь в ее тоне сквозили едва уловимая ехидство и сладкая ядовитость. Она уже отыграла свою роль скромницы и теперь пробовала на вкус свою победу.

— Горди, солнышко, может, не надо так резко с бедной Алишей? — ее голос дрожал, но теперь это была дрожь не нервов, а сдерживаемого торжества. — Сестрица Алиша, мы же можем как-то поладить… Я уверена, мы станем подружками! Представляешь, как весело нам будет? Я могу научить вас кое-чему по части ведения дома — ну, знаешь, таким простым женским хитростям, — а вы, конечно же, расскажете о всех этих скучнейших здешних традициях. Леон будет просто в восторге от новой тети…

"Сестрица". Этот фальшивый, слащавый тон, эта наглая попытка панибратства и снисходительное упоминание о «простых хитростях», будто я ничего не смыслю в настоящем хозяйстве, стали последней каплей. Во мне что-то щелкнуло, и с этим щелчком обрушилась последняя преграда, сдерживавшая мою боль. Она хлынула наружу, но не слезами, а раскаленной лавой ярости. Я распрямила спину, и гнев придал мне сил, вытеснив всю неуверенность. Леон смотрел на меня с интересом, его маленькие ручки замерли на игрушке.

— Поладить? — мой голос зазвенел, наливаясь сталью и ледяной яростью, и я почувствовала, как он эхом отразился от стен, в которых я была заточена все эти годы. — Милая, единственное, что у нас с тобой может быть общего — это дрянной вкус на мужчин вроде него. Но, судя по твоему предложению «дружбы» и тому, как ты уже обживаешься здесь, вряд ли тебя хоть что-то может смутить. Ты пришла сюда, думая, что его сила защитит тебя? Наслаждайся, пока можешь. Рано или поздно он обратит ее против тебя и сожжет дотла, как сжег все во мне. А подружками? — Я горько рассмеялась, и в этом смехе звучала вся моя боль. — Увы и ах! Ты уже показала себя как воровка чужих мужчин. И Леон заслуживает лучшего, чем расти в тени такого отца и с матерью-интриганкой.

Она ахнула, притворно шарахнувшись назад, но в ее голубых глазах, наполнившихся наигранными слезами, я увидела не уязвимость, а злобный, торжествующий блеск. Она получила именно ту реакцию, на которую рассчитывала — оправдание для своей роли невинной овечки перед Горданом. Гордан нахмурился, его глаза вспыхнули настоящим огнем, и воздух в комнате нагрелся еще сильнее, заставив Марту отступить на шаг. Его кулаки сжались, и я увидела, как вены на руках набухли — признак, что его кровь кипит. Но теперь и моя кровь бурлила не меньше.

— Алиша, хватит истерик. Решение за тобой, — прорычал он, и его голос был действительно смесь слов и рыка. Но еще в нем слышалось удивление — он не ожидал сопротивления.

— О, оно принято! — мой голос не дрогнул, я выпрямилась во весь свой невысокий рост и посмотрела на него с такой ненавистью, что, казалось, даже его драконья чешуя должна была почувствовать ожог. — Я предпочту есть коренья на воле, чем пировать с вами за одним столом. Думал, твои условия поставят меня на колени? Заставят прислуживать тебе и этой… этой кисейной барышне? Ну уж дудки! Ты забыл, Гордан: я не твоя рабыня, я женщина, которая когда-то любила тебя. Но теперь? Теперь я вижу только тирана в чешуе, у которого есть только сила.

Его надменное лицо в момент моих речей перекосилось. В глазах мелькнуло неподдельное изумление — он не ожидал этого. Никогда. Властный Гордан привык, что все подчиняются, что его слово — закон. Но не я. Не сейчас. Леон, почувствовав напряжение, подполз к матери, и Инесса обняла его, ее глаза были полны страха — не за себя, а за сына.

Я развернулась и, не дав им возможности что-то сказать, понеслась по лестнице в свои покои. Слезы жгли глаза. Ни за что. Ни за что я не дам им удовольствия видеть мои слезы. В спальне я захлопнула дверь и прислонилась к ней, дрожа всем телом от адреналина и боли. Потом глубоко вздохнула и оттолкнулась. Некогда себя жалеть. Если я ухожу, то с достоинством.

Я схватила самый простой дорожный саквояж — потрепанный, но надежный, подарок от матери — и начала наугад кидать в него вещи. Не его подарки — они мне не нужны, эти безделушки, купленные на откуп совести! — а несколько простых платьев из моего приданого, украшения от матери (маленький кулон с рубинами, напоминание о доме, где меня любили по-настоящему), свои заветные тетради с записями — стихами и мыслями, которые я прятала от него, потому что он смеялся над "женскими глупостями". С полки я сняла маленький сувенир — фигурку дракона из дерева, напоминание о юности, когда я ещё верила в его серьезность как в романтику. Теперь она казалась насмешкой, но я взяла ее — как напоминание о уроке.

В дверь тихо постучали.

— Войдите, — бросила я, не оборачиваясь, полагая, что это одна из служанок, присланная Горданом поторопить меня.

Дверь скрипнула, и на пороге возникла заплаканная Марта. Ее доброе лицо было искажено горем.

— Миледи… Алиша… — ее голос сорвался. — Вы и вправду уходите? Этого нельзя допустить! Куда вы пойдете? Это же безумие!

Она сделала шаг ко мне, и ее руки дрожали.

— Он не имеет права! После всех этих лет… — она не договорила, лишь безнадежно махнула рукой.

Я перестала складывать вещи и обернулась к ней. Вид ее искренней печали растрогал меня сильнее, чем все унижения сегодняшнего вечера.

— Он имеет право, Марта. Он хозяин здесь. А я… я больше не хозяйка. Мне здесь нет места.

— Но это неправильно! — вырвалось у нее, и она несмело потянулась ко мне, будто хотела обнять, но не решалась переступить грань между хозяйкой и служанкой. — Я помню вас юной девочкой… такой светлой, полной надежд. И я видела, как этот дом, как он… — она снова запнулась, не в силах подобрать слова, чтобы не осудить в открытую моего мужа. — Я буду так по вам скучать, дитя мое. Вы были единственным светом в этих холодных стенах.

Она судорожно полезла в карман своего фартука и вытащила маленький, туго свернутый узелок из платка.

— Вот… тут совсем немного… мои сбережения. — Она сунула его мне в руку, сжимая мои пальцы своими натруженными, шершавыми ладонями. — Я не могу отпустить вас с пустыми руками. Возьмите, умоляю вас. Хоть на хлеб, хоть на ночлег… Не отказывайте старой