Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе - Молли Винтер

Заблудилась в своих лесных фантазиях? — Она сделала легкую, брезгливую паузу, обводя меня насмешливым взглядом с головы до ног. — Надеюсь, тебя отмыли от той… деревенской вони. Ты знаешь, я всегда говорила, что свежий воздух — это хорошо, но не в таких… экстремальных дозах. Не переживай, милая. — Она сделала шаг ближе, и от нее пахнуло дорогими духами. — Мы скоро приучим тебя к чистоте снова. К порядку. К тишине. И к хорошим манерам.

Гордан принялся за свое «перевоспитание» со всем драконьим упорством. Сначала пошла атака уговорами. Он говорил, глядя куда-то мимо меня, будто читал лекцию непонятливому студенту: «Одумайся, Алиша. Это твой дом. Твое законное место. Забудь этот дурной сон, как забывают нелепую юношескую выходку». Словно моя хижина, мое дело, моя свобода были просто дурным тоном, который пора исправить.

Потом, когда его просьбы разбились о мое молчание, в ход пошли угрозы. «Ты будешь вести себя прилично, — говорил он, и его глаза становились узкими, как щели, — или я запру тебя здесь навсегда. Ты думаешь, твои друзья-селяне тебе помогут? Они не пикнут. Они и близко не подойдут». Он рисовал картину полной изоляции, и делал это с холодной убежденностью человека, привыкшего, что его воля — закон.

А потом наступил вечер. И он пришел снова. От него пахло терпким вином.

— Хватит упрямиться, — его голос был низким, пропитанным нетрезвыми нотками. В нем не осталось ничего от прежнего расчетливого тона — только голая, наглая власть и то самое знакомое, ненавистное желание. Он шагнул ко мне, и тень от него накрыла меня целиком.

— Ты моя жена. Бывшая, настоящая… какая разница? На бумагах, в памяти людей, для закона — ты принадлежишь мне. — Он сделал еще шаг, и расстояние между нами стало опасно малым. Его дыхание коснулось моего лица. — А я всегда забираю то, что мое. Когда захочу. И как захочу.

В этих словах не было даже намека на просьбу или переговоры. Это был приговор. И исполнение, судя по его взгляду, ползущему по моей коже, он собирался привести в действие немедленно.

Он двинулся ко мне, и мир сузился до размера этой проклятой комнаты. Я отступила, спиной наткнувшись на высокое кресло. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, вот-вот выпрыгнет и запрыгает по узорному ковру. Руки тряслись предательской дрожью, и я судорожно сжала их в кулаки, пытаясь скрыть этот признак паники.

Инстинктивно я метнулась за кресло, превратив его в жалкую баррикаду между ним и мной. И тут, в кармане моего грязного, пропахшего дымом и травами фартука, пальцы нащупали маленький, тряпичный узелок. Пыльца сонного мака. Та самая, что старая Яра носила с собой от бессонницы. Я, глупая, всегда клала его в карман — на удачу, по привычке. И вот теперь этот забытый талисман стал единственным, что у меня осталось.

Гордан был уже в двух шагах. Его тень, огромная и безжалостная, накрыла и кресло, и меня. В его глазах, таких холодных обычно, теперь пылал откровенный, неприкрытый триумф хищника, который загнал добычу в угол.

— Не делай этого, — выдохнула я, и в голосе дрожало предупреждение. Я сжала узелок в кулаке так, что ногти впились в ладонь.

— Или что? — Он усмехнулся, медленно, наслаждаясь моментом, наклоняясь через спинку кресла. Его дыхание, с примесью вина, достигло моего лица. — Ты снова будешь кусаться? Царапаться? — Он протянул руку, чтобы отодвинуть последнее препятствие. — Мне это даже нравится. Придает пикантности. Все, что не дается легко, на вкус только слаще.

В последний момент, когда его рука уже была в сантиметрах от моего плеча, я не отпрянула. Я рванулась навстречу.

Резким движением я поднесла сжатый кулак к его лицу — так близко, что увидела, как в его глазах мелькнуло сначала недоумение, а потом презрительное раздражение. И разжала пальцы.

Золотисто-серая пыльца, мелкая, как пыль, и пахнущая медом и забвением, вырвалась из тряпичного узелка и облаком ударила ему прямо в нос и полуоткрытый от удивления рот. Он даже не успел зажмуриться.

Он отшатнулся, подавившись, чихнул. Его глаза, широко раскрывшись, в одну секунду сменили выражение: изумление превратилось в ярость, а ярость — в нарастающую, паническую растерянность. Он попытался сделать шаг, схватить меня, но его рука описала в воздухе странную, неточную дугу, а ноги заплелись.

— Что… что ты… — он попытался издать угрозу, но слова стали вязкими и бессмысленными. Он покачнулся, могучее тело вдруг потеряло свою железную координацию. Его веки тяжело задрожали и начали непроизвольно смыкаться.

Сила, державшая его столько лет на вершине власти и контроля, покидала его. Он рухнул на персидский ковер с глухим, мягким стуком, от которого вздрогнули даже свечи в подсвечниках. Его сознание отключилось, утянув его в глубокий, беспробудный сон, который не снился ему, наверное, с самого детства.

Я стояла над ним, тяжело дыша. В груди что-то дико колотилось, а руки тряслись так, что я едва могла их сжать. В комнате стояла тишина, нарушаемая только потрескиванием огня в камине и моим прерывистым дыханием. Пахло пыльцой, вином и… победой. Моей маленькой победой. Я была одна в роскошной клетке с поверженным драконом у своих ног. И у меня было немного времени. Совсем немного.