Красивый. Наглый. Бессердечный - Кира Туманова

Как уничижительно у него это прозвучало. Как был высокомерным засранцем, так и остался. Я же ничего ему не сделала. Ни-че-го!

Горло перехватывает от невыплаканных рыданий. Но я держусь.

Кир Рейгис не заслуживает ни одной моей слезинки. Ни единой!

Глава 35.

От людей можно ожидать чего угодно. Даже от тех, кого знаешь как облупленных.

В больнице такая тишина, что я слышу, как отсчитывают время часы на стене. Не хочу смотреть на них, и так знаю, что поздно.

Ко мне никто не придёт!

Кир прав, никому я не нужна. Но сейчас я даже этому рада, потому что не хочу видеть никого!

Подбородок мелко дрожит, я безуспешно пытаюсь справиться с подступающими слезами. Обида тяжёлым пыльным мешком прижимает меня к кровати.

Такая глупая ссора, которой никто из нас не хотел. Слово за слово, и понеслись обиды и претензии.

Где я, и где ты... Да, мы разные. Да, это очевидно!

Но зачем полосовать мою душу злыми словами, словно лезвием? Будто мне недостаточно физической боли.

Кир всегда страдал отсутствием чуткости к другим людям. Не жалел, не задумывался о том, как действуют его фразы и поступки на окружающих.

Центр вселенной, великий пуп земли. И если что-то идёт не так, как он хочет, он тут же фыркает и обижается.

Ну а я... Я тоже хороша.

Мельком бросаю взгляд на подаренный телефон, и невыплаканные слёзы льются потоком. Всхлипывая, смотрю на красочный логотип на коробке, и в груди скручивает и печёт.

Он же хотел, как лучше...

Пытаюсь дотянуться до стола, чтобы взять кружку и налить воды. Но почти ничего не вижу из-за запотевших очков. Нечаянно сталкиваю кружку дрожащими мокрыми пальцами.

Грохот, который я устраиваю, в больничной тишине, наверное, слышен даже в подсобке пьяного техника.

И уже через минуту ко мне влетает пожилая медсестра.

- Господи, деточка, что случилось? – Верещит испуганно. Наверное, мой зарёванный вид и разбитая кружка объясняют все без слов. – Кнопочка же есть у тебя на стене. Хочешь пить, нажми.

Шаркает ко мне, и кладёт руку на голову. Успокаивающе перебирает волосы.

- Да не плачь ты, сейчас ещё одну кружку принесу.

- А где Вика? – спрашиваю, всхлипывая.

- Так смена закончилась у нее. Я пока за тобой посмотрю. Ада Арнольдовна я.

Она ещё что-то говорит, но продолжение тонет в моих рыданиях.

Она ещё и Ада! Будто кто-то на небесах подслушал мои тайные мысли, выведал страхи, даже глупые суеверия и стал методично и жестоко воплощать их в реальность.

Это самый худший день в моей жизни! Хотя нет, с поцелуем было больнее. И с аварией!

Это самый худший день за последнюю неделю. А хороших я совсем не припомню.

Взвыв от жалости к себе, снимаю очки и утыкаюсь лицом в простыню.

Чувствую, как кровать прогибается под грузным телом, видимо, Ада Арнольдовна садится рядом.

- Да ладно тебе, деточка. – Робко гладит меня по загипсованной ноге. – Я же знаю, как это тяжело. Лежать вот так. Хорошо, хоть парень тебя не бросает.

Я отвечаю издаю что-то среднее, между стоном и рычанием.

- Поссорились чтоль? Вылетел, как оглашенный... Не переживай, помиритесь.

Она ещё что-то говорит успокаивающее и мягкое, а я не могу остановиться. Слёзы сами льют, будто наказывая меня за то, что пыталась сдержаться.

Ада Арнольдовна уговаривает меня принять таблеточку, выпить чай с ромашкой. Но я отрицательно машу головой. Хочу уснуть летаргическим сном на пять лет, и проснуться здоровой и сильной. Не помнить ничего – ни мерзкого Рейгиса, ни его презрительную усмешку. Вообще, хочу забыть всю свою жизнь, как дурной сон. Обо мне всё равно никто не вспомнит за это время – маме я, видимо, не очень-то нужна, Таня вообще забыла.

Устав со мной биться, медсестра, наконец, догадывается принести воды. Кружка цокает о зубы и жалость к себе, постепенно перестаёт терзать мое сердце. Наверное, выплакала всё сейчас. Рассчиталась и за прошлую жизнь, и за будущую.

- Ну вот, всё хорошо, деточка. – Ада Арнольдовна ставит кружку на стол. – Не надо так убиваться. Сейчас я укольчик принесу, будешь спать у меня, как касаточка.

Она мягко причитает, формируя кокон из одеяла вокруг моих ног, и я постепенно успокаиваюсь. Так и сижу – без очков, мрачно уставившись перед собой.

Зачем мне очки? На что мне так смотреть? На коробку с телефоном, которая обладает слезоточивым эффектом?

Тихое царапанье в дверь, почти не слышное из-за голоса медсестры, но я настораживаю уши. Смутная надежда на то, что Кир может вернуться, мелькает и тут же исчезает. Нет, он всегда вламывается без стука.

Неужели врач? Нет, врач сразу заходит, не стучит.

Стук становится громче и медсестра перестаёт болтать. Тоже поворачивается к двери.

- Кого это принесло, - встаёт и шаркает к дверям, ворча по пути. - Время посещений давно закончилось.

Щелканье ручки, скрип петель.

- Куда ты на ночь глядя? – Недовольный голос медсестры. – Вот недавно же вышел. Я так и знала, что не надо тебя пускать, довёл вон девчонку...

Сердце подпрыгивает к горлу, а потом ускоряется до немыслимой скорости. Бьет по ребрам, как отбойный молоток.

Не может быть!

- Ада Арнольдовна, - от этого голоса меня пробивает током по всем нервным окончаниям. - Я принес вам шоколадку от Минздрава. Наградную грамоту обещали выслать по почте.

- Ох ты, и хитрец... Балуешь, скоро подарки от Минздрава складывать некуда будет.

- Ничего, Ада Арнольдовна, всех внуков угостите.

Они мило обмениваются любезностями, а я сижу в ступоре. Я не знаю, что сказать и не знаю, что и думать.

Кир вернулся. Но зачем? Чтобы добить или... Чтобы оживить?

Глава 36.

Быть художником, значит, верить в жизнь

- Ладно, пойду я... – торопится Ада Арнольдовна. – Только недолго! А то знаю вас, молодежь.

Шуршит обёртка, видимо, в карман белого халата опускается подарок от Минздрава.

Дверь прикрывается тихо, и без стука. О том, что это происходит, я догадываюсь по тому, как исчезает темный размытый прямоугольник. И на белом фоне остаётся одинокая мутная фигура.

Шарю дрожащими руками под подушкой. Где же очки?

Всемирный закон