Красивый. Наглый. Бессердечный - Кира Туманова

подлости во всей своей красе! Все симпатичные парни встречались мне, исключительно, когда я шла выносить мусор с грязной головой или стояла на смене в кафе с перекошенным от усталости лицом и в съехавшей на нос одноразовой шапочке.

А сейчас ещё хуже. Я в гипсе, зарёвана и распухла, как оладушек.

Прикрываю ресницы и грустно вздыхаю, смирившись с тем, что очки найти я не смогу. Может и к лучшему, что я не вижу выражение отвращения на лице Кира? Это будет больно!

Шорох шагов, и когда я распахиваю глаза, Кир уже стоит рядом. Скрипнув кроватью, опускается рядом.

Прижимаю ладони к лицу. Не хватало, чтобы он разглядывал меня.

- Тебе хорошо так...

- Что? – Выглядываю из-под ладоней и спускаю их так, чтобы прикрыть покрасневший нос.

- Без очков хорошо. Глаза у тебя красивые.

- Зарёванные...

- Ромашина, опять прибедняешься. – В голосе Кира в этот раз нет злости, скорее, грустная усмешка. – Тебе мужчина комплимент делает. Прими его достойно.

- А что нужно сказать?

Силуэт Кира шевелится. Кажется, потирает лоб. Наверное, он никогда над этим не задумывался.

- Ну... У каждой девушки свой ответ. Кто-то поблагодарит, кто-то мило пошутит, кто-то сделает ответный реверанс. В зависимости от ситуации.

Наверное, из-за отсутствия чёткого зрения, на меня снисходит редкостное отупение. Какой-то участок мозга, отвечающий за стеснение, выходит из строя. Я не вижу эмоций Кира, и, оказывается, мне так проще с ним разговаривать. Чего я прячусь, это глупо! Выглядит нелепо.

Отнимаю ладони от лица и выпрямляю плечи. Интересно, он серьезно? Про глаза...

- А как ты думаешь, мне какой ответ подходит?

Не кокетничаю. Правда, хочу понять, как лучше сделать. Я в первый раз в такой ситуации, и не считая мерзких шуточек от его пьяных друзей, никогда не слышала в свой адрес ничего подобного.

- Тебе подходит именно такой ответ, как ты сейчас озвучила. – Хмыканье. – Ты мастер по умению поставить в неловкую ситуацию.

- Тебе неловко? Мне тоже...

Мы оба не сговариваясь, синхронно вздыхаем.

- Да. Ты всегда говоришь то, что думаешь. Это... М... Непривычно.

- Ты привык, что тебе все лгут?

- Не лгут, но улыбаются. Пытаются произвести впечатление. Не знаю, как тебе это объяснить.

- Стараются выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Значит, лгут. – Выношу свой суровый вердикт. - А зачем производить на тебя впечатление?

- Э... Ну и вопросы у тебя Ромашина. Ну, чтобы попросить у меня что-то или... Чёрт! – Ерошит волосы. – Ну, если это девушка, наверное, ей нравится, что я на неё внимание обращаю... Я же, как бы, не урод. И сам тоже люблю покрасоваться.

Грустно вздыхаю. Ну да, не урод. Тут не придраться. Чего я к нему прицепилась? Сама ведь тоже марафетилась, щечки красила.

О чем говорить дальше, я не знаю. Кир, видимо, тоже.

На мои колени опускается внушительный сверток.

- Держи, почти все магазины закрыты, а я без машины. Так что нашёл, что мог.

Подношу ближе к глазам пакет и вскрываю упаковку. На мою кровать сыплются кисточки, тюбики, коробочки. Часть из них с грохотом падает на пол и куда-то катится.

Кир тут же приседает и собирает разбросанные принадлежности. Бросает их мне на колени, и я животом чувствую, как слегка вздрагивает одеяло.

- Надеюсь, тебе подойдёт, – его голос звучит глухо, наверное, с головой залез под кровать.

Затем на меня опускается сразу большая партия потеряшек. Даже вес чувствую.

- Что рисовать будешь? – Его лицо возникает совсем близко, даже могу разглядеть четкие брови и блестящие зрачки. Он так и стоит на четвереньках перед моей кроватью, готовится снова нырнуть за новой партией рассыпавшихся карандашей. – У тебя глаза, как у моей мамы, - вдруг хрипит он. – Тоже зелёные.

Щеки обдаёт жаром. Сиплю через силу:

- Ты же говорил, что она бросила вас, когда ты был маленький. Ты её помнишь?

- Не помню, фотографию нашёл. У неё были красивые зелёные глаза и грустный взгляд, как у тебя.

Отвожу взгляд в угол, взмахивая ресницами.

Надо же! И это я – кристальной души человек, устраивала ему допрос про искренность, а сама строю глазки.

Лицо пылает так, словно у меня жар под сорок. Очень надеюсь, что все румяна смыло слезами... А то двойной румянец – это слишком.

- Так, что рисовать будешь? – он так и стоит на коленях, не сводит с меня внимательного взгляда.

Пожимаю плечами и вдруг выдаю:

- Хочешь, тебя?

Он улыбается уголком рта:

- Почему бы и нет. – Забавно двигает правой бровью. - Говорят, я хорош.

Мы оба смеёмся. Вокруг становится легко и свежо, будто в моей палате прошёл свежий дождик.

- Только очки надо найти. А то ты будешь похож у меня, на героя картины Эдварда Мунка.

- Вот они, на столе, - протягивает их мне. Наверное, Ада Адольфовна увидела и положила, чтобы я не раздавила их случайно. – Кто такой Эдвард Мунк?

- Серьезно, не знаешь? – напяливаю очки на нос и оцениваю лежащее передо мной богатство. – Мунк, это... В общем, представь, что Гоген творил бы на севере, тогда получилось бы что-то похожее. У Гогена пальмы, радость, солнце, полинезийские обнажённые красотки. А у Мунка... У него, словно скандинавские берсерки вышли на тропу войны. Спокойны и чопорны, но внутри кипит ярость.

Рассказываю и раскладываю художественные принадлежности по кучкам. Наверное, маслом сейчас не написать. Долго, скипидаром вонять будет и сохнуть потом. Мелки или пастель? Карандаши, может?

- Из твоих слов я понял только «обнажённые полинезийские красотки».

Кир уже подтащил стул и сел в позе Диогеновского мыслителя, поставив локоть на колено и подпирая лбом кулак.

- Так пойдёт?

Я смеюсь.

- Нет, просто сиди... Разговаривай. Я сама поймаю, что мне нужно.

- Давай, я лучше буду слушать. Что общего у красоток и берсерков?

- Ладно... - задумчиво вожу пальцами над пастелью, выбирая подходящий цвет. Вцепляюсь в терракотовый. Это неправильно, но хочу начать с глаз. - В общем, дело в том, что...

Глава 37.

Любовь не знает границ и сословий.

- Дай посмотреть! – Кир привстаёт, дурашливо пытаясь заглянуть через планшет.

- Нет! – Прижимаю рисунок к животу. Почему-то мне не хочется, чтобы он