Предавший однажды - Анна Шнайдер

Зажав ладонью шею, будто меня что-то душило, я слушала разговор дальше.

— Ой, молчи, тоже мне психиатр, — хрипло рассмеялся Ромка. — Ты акушер-гинеколог, вот и ставь диагнозы женщинам, а меня не трожь. Разберусь. Значит, к одиннадцати подъезжать? Постараюсь не опаздывать. Сомневаюсь, что мне вообще удастся собрать вещи, но чем чёрт не шутит. Всё, давай…

Поняв, что Ромка сейчас завершит разговор и неизбежно обнаружит меня — а я была не готова обсуждать сейчас услышанное, — я поспешно схватилась за ручку и выскользнула прочь с пожарной лестницы.

67

Надежда

Я не знала, жалею я о подслушанном разговоре или не жалею.

Подумать только: о случившемся утром на столе я не жалела ни капли, но при мысли о том, что подслушала Ромку, который явно не хотел, чтобы кто-то узнал хотя бы слово из его диалога, мне становилось совестно.

А ещё…

Я осознавала: кажется, я очень многого не понимаю в том, как он живёт. В моём представлении существовал Ромка, который просто давно не любит жену и, допустим, постоянно ругается с ней. Но это обычная ситуация, а то, что я услышала, было слишком необычным.

Какой отец, решая разводиться с супругой, станет бояться за детей? Я представила на месте Ромки Костю — конечно, он вообще не беспокоился бы за сохранность Оксаны и Лёвы.

Может, Ромка имел в виду совершенно иное, а я просто неправильно подумала? Допустим, Ромке страшно за детей, потому что мальчишки не хотят, чтобы родители разводились, и обязательно расстроятся, будут хулиганить. Но тогда при чём тут кровавые сны? Нет, не сходится…

Я не знала, что и думать, и из-за этого во время обеда, когда мы с Ромкой и Семёном ходили в столовую, больше молчала и слабо улыбалась, стараясь почти не смотреть на ребят, особенно на Кожина. Боялась, что он по взгляду поймёт — я слышала его разговор, — и стыдилась.

Но результат у этого поведения был вовсе не таким, как я представляла. Может, Ромка что-то и понял, но ничего не сказал. Однако часа в четыре, когда Ромку зачем-то вызвал шеф, Семён, дождавшись, когда он выйдет, сказал, высунувшись из-за монитора и сверкнув гладкой лысиной:

— Надь, ты из-за меня, что ли, такая мутная? Не парься. А то мне аж не по себе сегодня было во время обеда. Вроде как я виноват, надо было сделать вид, что я цветочек.

Я даже засмеялась — настолько покаянно-забавно это всё говорил Сеня.

— Ты ни при чём, честное слово! — Я покачала головой. — Просто… я разговор подслушала. Ромкин. Ну, как ты тогда. И теперь мучаюсь совестью и ещё всякими мыслями.

— А ты не мучайся, — посоветовал Семён, — расскажи всё Ромке. Чего мучаться? Вы же с ним должны нормально обсудить, что дальше-то делать. Не по углам же мыкаться, верно? Как-то несолидно в нашем возрасте, да и не такие вы оба люди.

— Ты так говоришь… — протянула я, осенённая внезапной догадкой. — Как будто давно знаешь…

— Ага, а ты недавно узнала, да? — хмыкнул Семён, улыбнувшись с добродушной хитрецой. — Ну… я, конечно, не философ, но вот что скажу: когда не смотришь, то и не видишь. Ты просто не приглядывалась. Мне со стороны виднее было, но я молчал. Чего говорить? Этот дурак, — Сеня кивнул на пустой Ромкин стул, — предпочитал страдать, сцепив зубы и благородно превозмогая, уж не знаю, по какой причине. Сама знаешь, из него что-то вытянуть можно только если клещами. А ты, Надя, была счастлива и спокойна, так что тебя тревожить вообще было бы грешно. Я думал, Ромка хоть два года назад начнёт шевелиться, но он, по-видимому, и сам проходил нечто подобное — сразу мне сказал, что ни хрена ты не разведёшься. Честно… прости, я думал, ты умнее.

— Почему? — я удивилась. — Хочешь сказать, если жена прощает загулявшего мужа — она дура?

— Я сейчас скажу ужасное, тебе точно не понравится. Но для прощения надо не уважать себя. Оставим христианские ценности, — Сеня махнул большой рукой и поморщился. — Ты знаешь, я атеист. Поэтому всё это: «Если любишь — простишь» — мне не близко. Если любишь, не прелюбодействуешь — об этом в нужные моменты аргументирующие ловко забывают. Чистейшей воды манипуляция. Один человек совершил подлость и грех, а другой должен прощать, потому что любовь и все остальные дела, а потом как-то жить со всем этим дерьмецом. Говорю ж — для этого надо не уважать себя. Свои чувства, попранные между прочим, своё будущее не жалеть и презентовать его человеку, который собственные хотелки поставил выше уважения и счастья в браке. Не понимаю я такого. Видимо, я эгоист, — усмехнулся Семён. — Но признаю право на эгоизм и у супруги. Требуешь честности — будь честен сам. Это же элементарно. И все эти превозмогания, как у тебя и у Ромки… Ну к чёрту. Я хочу дожить до пенсии, а не помереть во цвете лет от подозрений и переживаний. На Ромку порой посмотришь — и ощущение, что он готовится копыта отбросить. Ты тоже — вроде улыбаешься, а в глазах тоска. Зачем это всё? Не лучше ли попробовать построить что-то новое, а?

— Для этого надо разрушить старое, ты же понимаешь…

— Надь, — Семён сочувственно смотрел на меня, — только честно: а есть что разрушать? Настоящее, не иллюзорное, я имею в виду. Я не беру отношения с детьми — они в восторге от развода не будут, понятно. Но с мужем? Что ещё осталось неразрушенного?

Я молчала, и Сеня подытожил:

— Вот-вот. А Ромке ты всё-таки признайся. Между вами и так слишком много неоднозначного — ни к чему ещё добавлять.

— Умеешь ты мозги промыть, Сень, — сказала я со вздохом, и Семён засмеялся.

68

Надежда

Говорить про Олю Лиззи Совинскому я пока не стала — ещё неизвестно, выйдет ли что-нибудь из этой встречи, но, если выйдет, он точно будет не против дополнительной рекламы нашего «не-бестселлера». Так мы с Ромкой по приколу называли одну из наших последних новинок в области художественной литературы — так-то «Сова» почти не издавала художку, — продавалась она хуже, чем многие другие книги.