Предавший однажды - Анна Шнайдер

другой. Мы встречались пару лет, а потом я предложил Лене пожениться. И всё было хорошо… до беременности. Когда Лена ждала нашего старшего сына, она впервые рассказала мне, что сестра её матери, страдая от послеродовой депрессии и заподозрив мужа в измене, выпрыгнула из окна.

В этот момент у меня поползли мурашки по спине, да и не только по спине — по всему организму. Какая женщина будет рассказывать такое, вынашивая ребёнка? Ладно бы ещё она сделала это до беременности, лучше даже до свадьбы, но во время беременности стараешься не думать о плохом…

— Лена сделала это в шутливой манере, — криво усмехнулся Ромка. — Мол, смотри, не провоцируй меня, а то мало ли, и тогда я не воспринял это всерьёз. Я вспомнил о том рассказе, когда жена родила Илью и её поведение изменилось практически полностью. Из весёлой и смешливой она стала угрюмой и раздражительной, постоянно подозревала меня во всём, что только можно и нельзя. Не дай бог не успеть на электричку — всё, скандал. И обязательно рыдания, которые делали меня беспомощным — я вообще не умею разговаривать с плачущими женщинами. Стоило Лене заплакать — и я сразу соглашался на всё или почти на всё. Так продолжалось несколько лет. Любые мои попытки потащить Лену к врачу заканчивались её слезами и моей капитуляцией, из-за чего я постоянно ощущал себя половой тряпкой. В общем, в то время я как раз начал чувствовать тягу к тебе, поэтому предложил Лене развестись. — Ромку передёрнуло — воспоминания точно были неприятными. — Она откровенно психанула. Рыдала, кричала, что не сможет без меня, а ещё вспомнила свою тётку, которая из окна выпрыгнула.

Я слушала это всё, затаив дыхание и ощущая, как где-то на макушке шевелятся волосы.

Эмоциональный шантаж, значит… Раньше я только читала о подобном, но никогда не встречала по жизни, если не считать то, что говорили мне свёкры два года назад, подобным шантажом. Но это всё-таки шантаж другого уровня — намекать на самоубийство, ещё и вместе с ребёнком…

— Я сразу передумал, — продолжал Ромка, болезненно сжав кулаки. — Испугался. Но у меня тогда хватило мозгов поставить условия: она должна пойти к врачу и вылечить эту свою депрессию. Нашёл даже ей психотерапевта через своего одноклассника, разговор с которым ты сегодня слышала. Он единственный, кто более-менее в курсе… Даже мой брат ничего не знает. Не могу я это всё рассказывать, — Ромка коснулся ладонью шеи. — И сейчас тошно, но раз ты хочешь… Хотя, в принципе, уже понятно, что дальше, да, Надюш? Лена стала ходить к психотерапевту, принимала таблетки, и периодически ей становилось лучше, порой она была почти совсем нормальной и весёлой. В один из таких периодов родился Лёшка… Но после его рождения всё вернулось на круги своя, и я осознал: Лене вредно сидеть дома с детьми. Поэтому настоял, чтобы она как можно скорее пошла на работу. Стало лучше. Но наши отношения к тому времени были испорчены безвозвратно, и любые попытки Лены их выправить я воспринимал в штыки. Тогда и произошёл тот эпизод, о котором я тебе говорил… С первым встречным в клубе, на каком-то девичнике в кругу коллег. По крайней мере, так она мне рассказала.

— Зачем? — выдохнула я, не понимая, зачем признаваться в подобном. — Можно было промолчать.

— Надюш, — Ромка прикрыл глаза и, тяжело вздохнув, пояснил: — Лена — не обычный человек. Не надо оценивать её так же, как остальных. Она психически нестабильна. Это наследственное — как я впоследствии выяснил, в их семье отклонения были не только у сестры её матери. Лена призналась в измене, чтобы сделать мне больно. Ей вообще нравится делать больно, нравится жить среди боли. Потом она всегда приходит в себя, жалеет, извиняется, и понимаешь — собственно, она не виновата в том, что всё вот так криво у неё. И не со зла она это делает, а потому что больна психически. В одном мне повезло — на детей это не распространяется… И мать она хорошая, и Лёшка, и Илья её любят.

— Тогда почему ты… боишься за них? — уточнила я осторожно. Мне было жутко от всей этой истории, не верилось, что так вообще можно жить…

— Потому что Лена может сделать что-то плохое не осознавая последствий. Она часто не анализирует, и если злится — может, например, кинуть в тебя утюгом. Да, это реальный случай, только попала она не в меня, а в шкаф с посудой. Сразу опомнилась и после этого пару месяцев ходила шёлковая, но сам факт…

Ромка замолчал, и я, чувствуя, что он вот-вот встанет и уйдёт, торопясь на свою электричку — хотя не уверена, что он на неё уже не опоздал, — быстро спросила:

— Ты решил разводиться из-за меня?

Почему-то мне было важно услышать ответ.

— Нет, — ответил он честно, серьёзно посмотрев на меня. — Я просто больше не могу. Ещё немного — и я сам в петлю полезу. И прости, Надюш, но я не верю, что ты разведёшься… несмотря ни на что, не верю. Но для себя я принял решение. Хочу хотя бы старость встретить в тишине и покое. — Ромка взял меня за руку и встал со скамейки. Посмотрел на моё лицо, вздохнул и, покачав головой, произнёс: — Прости меня за этот рассказ.

70

Надежда

Не зря говорят: «Лучше бы я ничего не знала». И это была моя первая мысль, когда Ромка отправился на вокзал, а я поехала дальше — домой.

Нет, я понимала, что узнать я должна была. Особенно теперь, после случившегося утром в офисе. Думаю, только из-за этого Ромка и раскололся… А если бы не наш откровенный поцелуй со всеми остальными вытекающими, он бы предпочёл молчание. И я теперь как никогда хорошо понимала — почему.

Кому приятно рассказывать о подобном?

Нет, даже не так — кто бы стал рассказывать? Впрочем, можно задать и другой вопрос: кто вообще способен жить так, как жил Ромка, пару десятилетий? Говоря откровенно: большинство людей бы плюнули на будущее своих детей, понадеявшись, что никого эта шантажистка не убьёт, и свалили прочь. Потому что, как сказал Сеня: «Я эгоист».

Я нервно рассмеялась, представив, что ещё сказал бы Семён, если бы услышал то, что поведал мне Ромка. Думаю, в его реакции было бы