Огонечек для ледяного герцога - Элен Славина

— Она хочет войны? — повторил он, и его шёпот был похож на скрежет стали по камню. — Что ж. Она её получит. Но по нашим правилам.

Мой любимый ледяной герцог обернулся ко мне.

В его глазах, обычно таких холодных и насмешливых, бушевала буря. Я видела в них не просто гнев властителя, чьей воле бросили вызов. Я видела ярость хищника, защищающего свою стаю. И что-то ещё… что-то глубоко запрятанное, почти человеческое. Боль.

— Твоя бабушка, — его голос внезапно охрип. — Эта упрямая, великая старуха… Она приняла решение достойное королевы. Принять бой на своей земле. Знать, что шансов нет, но отступить — значит предать всё, во что ты верил. — Он отвернулся, сжав кулаки. — Я знаю это чувство.

А затем, сделал шаг ко мне, и пространство маленькой сторожки вдруг стало тесным, насыщенным его энергией.

— А твоя мать… — он покачал головой, и в уголке его рта дрогнуло подобие улыбки, лишённое всякой радости. — В ней проснулась та самая дикарка, которую когда-то пытался приручить мой жалкий дядя. Та, что сбежала от него. Она выбрала честь вместо жизни. Глупо. Безрассудно. Невероятно храбро.

В его словах звучало нечто большее, чем просто уважение.

Звучало признание. Признание равной Фростхартам.

Я стояла, всё ещё дрожа от адреналина и ужаса, сжав в кулаках подол своего платья. Слёзы, которые я не позволила себе пролить при прощании, теперь жгли глаза, но я не плакала.

Его ярость стала моим щитом, его решимость — моим опорным пунктом в этом рушащемся мире.

— Я не оставлю их, — выдохнула я, и мой голос прозвучал хрипло, но твёрдо. — Я не могу.

— Кто сказал, что ты оставишь? — он резко повернулся, и его плащ взметнулся вокруг него, как тёмное крыло. — Мы не отступаем. Мы перегруппировываемся. Сибилла действует грубой силой, как сапогом, давящим муравейник. Но мы не муравьи. Мы — хищники. И мы будем биться её же оружием — хитростью, коварством и страхом.

Он подошёл к грубо сколоченному столу и обломком угля начал рисовать что-то на деревянной поверхности.

— Она настроила против тебя твоих же людей. Прекрасно. Значит, мы найдём других людей. Тех, кому Фростхарты давно перешли дорогу. Тех, у кого есть свои счёты к моей милой бывшей супруге. — Его улыбка стала острой и опасной. — Уверяю тебя, таких немало.

Взгляд его скользнул по Флоре. Притихшая, она укачивала Кая в дальнем углу, заворачивая его в свои собственные, слишком тонкие для неё, одежды.

— Мы дадим им бой, Раэлла. Но не сегодня. Сегодня мы спасаем то, что нельзя потерять. Их жертва будет напрасной, если мы не спасём этих двоих. — Он кивнул в сторону детей. — Твоя ярость должна гореть ровно, как угли в очаге. Не слепой костёр, что сожжёт всё дотла, а ровный жар, что расплавит сталь.

Он подошёл ко мне вплотную.

От него пахло морозом, дымом и дикой магией. Он приподнял моё подбородок пальцем, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Ты сейчас чувствуешь себя предательницей. Слабой. Ты сбежала. — Его слова были как удар хлыста, но в его глазах не было осуждения. — Запомни это чувство. Выкуй из него самое грозное и опасное оружие. Потому что когда мы вернёмся — а мы вернёмся, — именно оно придаст тебе сил не дрогнуть и нанести удар, который положит конец этой войне.

А затем он коснулся моих губ и жар во всем теле охватил меня. Расплавил. Заставил подчиниться этому сильному мужчине.

Когда он отпустил меня и отошёл к окну, он снова превратился в расчётливого полководца.

— А теперь отдыхай. Пока можешь. Ночь ещё долгая, и завтра нам предстоит путь куда опаснее, чем бегство через лес.

— Я не могу отдыхать. Я дала слово сохранить жизнь этим малышам, — кивнула я на сидящую и дрожащую в углу Флору с маленьким Каем. — И я это сделаю чего бы мне это ни стоило. А пока, мне нужны дрова.

Глава 37

Тепло и уют родного человека

Я резко отвернулась от него, от этого пронзительного взгляда, который, казалось, видел насквозь всю мою боль, весь мой страх, всю мою беспомощность.

Его прикосновение всё ещё жгло кожу, оставляя невидимый след, напоминание о силе, которой мне так отчаянно не хватало.

Мне нужно было действие.

Не слова, не расплывчатые обещания мести, а что-то простое, осязаемое, реальное. Дрова. Они были материальны. Их можно было нарубить, сложить, поджечь. Они могли дать самое необходимое — тепло тем, кого мне доверили, кого я уже едва не потеряла.

Не глядя на Талориана, я метнулась к закопчённому, холодному камину. Он зиял пустотой и мраком, словно склеп. Я с силой, от которой заболели пальцы, дёрнула железную заслонку. В ответ раздался сухой, скрежещущий звук, и на пол посыпались пыль и старая, серая зола, похожая на пепел от сгоревших надежд.

— Дров здесь нет, — выдохнула я, и мой собственный голос прозвучал чужим, плоским, лишённым всяких эмоций, будто кто-то другой говорил моими устами. — Всё сгнило. Высохло.

Я обернулась, ища глазами в полумраке хоть что-то, что могло бы стать топливом. Взгляд наткнулся на старый, рассохшийся стул с одной отломанной ножкой, беспомощно валявшийся в углу. В голове вспыхнул слепой, отчаянный порыв — схватить его, с силой обрушить на колено, разломать в щепки, бросить в ненасытную глотку очага… сжечь дотла всё, что можно, лишь бы добыть немного тепла.

Но сильная, уверенная рука легла на моё запястье, резко останавливая меня. Его пальцы обхватили мою дрожащую руку — не грубо, но так твёрдо, что дрожь начала понемногу стихать, поглощённая его уверенностью.

— Успокойся, — сказал Талориан тихо, и его слова были предназначены только мне, нашему маленькому, разбитому миру внутри этих стен. — Ты не одна. Тебе не нужно самой искать дрова.

Он отпустил мою руку, и на мгновение я почувствовала ледяную пустоту на месте его прикосновения. Затем он развернулся и двинулся к двери.

— Оставайся здесь, — бросил он через плечо уже тем самым, привычным командным тоном, не терпящим возражений. — Я вернусь через несколько минут.

Дверь захлопнулась за ним, и сторожка снова погрузилась в гнетущую, давящую тишину, нарушаемую лишь прерывистым, испуганным дыханием Флоры и тихим, жалобным похныкиванием Кая.

Я осталась стоять посреди комнаты, и жгучая волна