Пепел. Гори оно все... - Весела Костадинова

поднятая в резком, почти военном жесте, заставила его замереть. А когда она посмотрела на него, ее серые глаза, обычно такие мягкие, теперь были стальными, как два острых клинка, готовых разрезать все, что встанет на их пути.

— Желаю счастья, — сказала она, выпрямляя спину, и ее голос был сухим, холодным, металлическим, лишенным даже намека на ту Альбину, которую он знал. Это была не просьба, не прощение — это был приговор.

— Аль… — начал он, но она не дала ему договорить.

— Альбина Григорьевна, Артур Ярославович, — отрезала она, и ее слова были острыми, как лезвие, а интонация — такой, что даже он, привыкший к уверенности и контролю, невольно вздрогнул. — Ты ничем мне не обязан, как и я тебе.

Она не говорила — она била, каждым словом, каждой интонацией, и этот удар был точнее любого физического. Артур почувствовал, как что-то внутри него сжимается, но она уже повернулась и пошла прочь, ее шаги были уверенными, жесткими, механическими, как будто она не человек, а машина, запрограммированная на то, чтобы двигаться вперед, несмотря ни на что. Ее каблуки стучали по гравию, как метроном, отсчитывающий конец их истории.

— Черт! — вырвалось у него, и он вдруг испугался по-настоящему — не за себя, а за нее, за то, что он натворил. — Альбина! — крикнул он, бросаясь следом. — Стой, Аля…

Он схватил ее за руку, пытаясь остановить, но она резко вырвалась, развернувшись к нему с такой силой, что он отступил на шаг. Ее глаза, теперь полные не только боли, но и яростной решимости, впились в него.

— Не делай глупостей, пожалуйста, — выдохнул он, и в его голосе было что-то похожее на панику.

— Еще раз: я наивная, Артур Ярославович, но не тупая, — отчеканила она, и каждое слово было как удар хлыста. — И глупостей от меня не дождешься ни ты, ни она. Усек?

Она посмотрела на него еще секунду, и этот взгляд был таким тяжелым, таким полным презрения и силы, что Артур почувствовал себя маленьким, ничтожным. Он открыл рот, чтобы сказать что-то — что угодно, лишь бы удержать ее, лишь бы не дать ей уйти вот так, — но слова застряли. Она не ждала его ответа. Повернувшись, продолжила идти к офису, ее спина была прямой, как струна, а шаги — уверенными, как будто она не только оставила его позади, но и сбросила с себя все, что он для нее значил.

Ветер подхватил ее волосы, а телефон в ее руке снова завибрировал — Дима. Не сейчас. Она не может сейчас разделить его боль, потому что в ней самой этой боли достаточно.

Альбине казалось, что весь ее мир сжался в единую тонкую линию, как натянутая струна, готовая лопнуть. Каждый шаг вел ее по этой прямой: к офису, к ее кабинету, к ее столу. Работа. Документы. Переговоры. Ничего больше. Ни слова лишнего. Ни капли слез. Только белое, мертвое лицо, на котором не осталось ни следа той Альбины, которая еще утром бежала в парк, полная надежды.

Ирина поняла все сразу, как только Альбина вошла в кабинет. Ее взгляд, обычно строгий, но теплый, на миг дрогнул, наполнившись сочувствием, которое она тут же спрятала за привычной деловитостью. Коллеги, перешептывающиеся в коридоре, бросали на Альбину взгляды — кто-то с насмешкой, кто-то с жалостью, — но они больше не трогали ее. Ни их любопытство, ни их сострадание не могли пробиться сквозь стену, которую она возвела вокруг себя. Не было больше ничего — ни обид, ни надежд, ни даже боли. Пока.

Боль пришла позже. Дома. В полной темноте.

Альбина вошла в свою маленькую квартиру, бросила сумку на пол и, не включая свет, опустилась на кровать. Тишина была оглушающей, нарушаемой только ее собственным дыханием, которое вдруг стало неровным, прерывистым.

Телефон вибрировал не переставая, его экран моргал, освещая угол комнаты холодным голубым светом. Звонил Дима — его имя вспыхивало снова и снова, как маяк, который она не могла заставить себя увидеть. Звонила Эльвира — ее сестра, ее предательница, чье имя на экране резало, как нож, заставляя Альбину сжимать кулаки. Звонил даже Артур, и каждый его вызов был как издевка, как напоминание о том, что он все еще думает, что имеет право на ее внимание. А следом — незнакомый, скрытый номер, настойчиво, раз за разом, как будто кто-то знал, что она там, в темноте, и пытался пробиться через ее стены.

Ни на один звонок она не ответила. Зачем? Что могли сказать ей Дима, Эля, Артур? Что могли изменить их слова? Извинения, объяснения, оправдания — все это было пустым, бесполезным, как ветер, который кружил листья в парке. Она не хотела слышать Димину боль, которая была не слабее, чем ее собственная, как Эля будет плакать, как Артур будет повторять свои "прости". И уж точно она не хотела знать, кто звонит с этого скрытого номера — очередная попытка мира напомнить ей, что она не может просто исчезнуть.

Альбина легла на кровать, подтянув колени к груди, не раздеваясь, и закрыла глаза, но темнота не приносила облегчения. Боль, которую она сдерживала весь день, теперь хлынула наружу, как река, прорвавшая дамбу. Она не плакала — не могла. А может - не хотела.

Телефон вибрировал скрытым номером - она просто молча умирала.

24

Утро облегчения не принесло. С первыми лучами солнца и летней духотой, проникающей даже через прохладу утра, Альбина ощутила себя словно в склепе, в душном, давящем на голову склепе из собственного тела и мыслей. Подушка, простынь, одежда, одеяло все насквозь промокли от ее пота, липли к телу, видимо ночью ее не слабо трясло. Но встать и дойти до ванной она даже не пыталась. Только сбросила с себя одежду и сползла на пол.

Все, чем она жила ранее, все, во что верила, все что уважала и ценила, казалось ей сейчас пустым и ненужным. И дело было даже не в Артуре. Кто из людей не переживал предательство и измену, кого не бросали ради других? Нет. Дело было в том, что она изначально жила не правильно, не так, как должна была жить.

Кому нужна была её доброта, которой она так гордилась? Те улыбки, что она дарила прохожим, тёплые слова, которыми согревала друзей, бесконечные часы, проведённые за чужими заботами? Кому нужна была её любовь, которую