Пепел. Гори оно все... - Весела Костадинова

Дима! Теперь я поняла… Всё поняла! Они никогда не видели меня! Никогда! Я для них — пустое место! Удобная, да? Всегда на подхвате, всегда с улыбкой, всегда готовая выслушать, помочь, подставить плечо! Но любить? Быть любимой? Нет, это не для меня! Это для Эльки! Для её сияющих глаз, для её смеха, для её… её чёртовой жизни, которая всегда важнее моей!

Она задохнулась, но продолжила, её голос дрожал, срываясь то на хрип, то на истерический смех. Она схватилась за край стола, чтобы не упасть, и её пальцы побелели от напряжения. Её взгляд метался по комнате, словно искал ответы в потрескавшемся линолеуме или в тенях на потолке.

— Мама… — Она сплюнула это слово, как яд. — Мама всегда любила её больше! Всегда! Я была просто… тенью! Тенью Эльвиры! «Аля, будь умницей», «Аля, не спорь», «Аля, Эля лучше знает»! А я что? Я старалась! Я верила, что если буду доброй, если буду любить, если буду… чёрт возьми, идеальной, они меня заметят! Но нет! Я — кошелёк, Дима! Опорная стена, которую можно пинать, пока не рухнет! А Паша… — Она захохотала, но смех был полон слёз, резкий, как звук разбитого стекла. — Паша! Вот мой уровень, да? Мой потолок! Быть с кем-то, кто меня использует, кто видит во мне только… что? Не любовь, не страсть, а просто… «Аля сойдёт»! Пашенька- вот мой потолок, Дима! Ты знаешь, как это было? Его звонки среди ночи, его сообщения, полные угроз, его тень за углом, когда я возвращалась домой! Я боялась, Дима! Боялась, а мама… мама сказала: «Сама виновата, Аля, не надо было его провоцировать»! Провоцировать! Я просто хотела быть любимой, а получила… это! Это мой предел, да? Это всё, чего я достойна в их глазах? Быть жертвой, быть использованной, быть той, кого можно бросить, потому что я не Эльвира!

Её голос сорвался, и она рухнула обратно на пол, обхватив себя руками, словно пытаясь удержать то, что ещё оставалось от неё самой. Слёзы текли неудержимо, оставляя мокрые пятна на её коленях, а грудь вздымалась от тяжёлых, рваных вдохов. Она дрожала, её пальцы впивались в кожу рук, оставляя красные следы. Дима смотрел на неё, и его лицо, бледное, с тёмными кругами под глазами, было смесью боли, гнева и беспомощности.

Они смотрели друг на друга, понимая, что пламя сжирает их обоих.

25

Альбина собрала себя по кускам, словно разбитую вазу, склеивая осколки дешёвым скотчем, который вот-вот отвалится. В понедельник она появилась на работе — бледная, с тёмными кругами под глазами, но с прямой спиной и пустым взглядом, который не выдавал бурю внутри. Она не вернулась в свою квартиру — тот дом, пропитанный запахом её боли, стал чужим, невыносимым. В субботу, стиснув зубы, она собрала всё необходимое: одежду, несколько книг, старую кружку с отколотой ручкой, которую любила больше остальных. Позвонила хозяйке, сухо извинилась за внезапный отъезд и съехала, не оглядываясь. Её новым убежищем стала захламлённая, но уютная однушка Димы — маленькая, с потёртым диваном, заваленным журналами и компьютерными железками, и окном, через которое пробивался мягкий свет, падающий на стопки немытой посуды. Здесь пахло кофе, старыми книгами, металлом и чем-то родным, что позволяло дышать.

Телефон она больше не проверяла. Пропущенные звонки от матери, от Эльвиры, от Артура — все они остались без ответа, как крики в пустоту. С матерью говорить не хотелось — её слова, её равнодушие всё ещё жгли, как соль на ране. Эльвира, её сестра, чьё имя вызывало лишь горький привкус во рту, была вычеркнута из её мира. Артур пытался дозвониться — трижды, судя по уведомлениям, но Альбина лишь стирала его имя с экрана, не чувствуя ничего, кроме холодной пустоты. Она не хотела слышать его оправдания, его голос, который заставлял её сердце биться быстрее.

В воскресенье позвонила хозяйка квартиры. Её голос, обычно резкий, был непривычно мягким, почти сочувствующим. Она рассказала, что Артур и Эльвира приезжали — вместе, держась за руки, будто их союз был чем-то само собой разумеющимся. Они расспрашивали, куда могла уехать Альбина, выпытывали, не оставила ли она адреса. Хозяйка, женщина, которую Альбина видела от силы три раза, заметила, что Эльвира выглядела дёрганой, с покрасневшими глазами, будто плакала, а Артур был напряжён, словно боялся чего-то. Альбина слушала, глядя в стену, и лишь горько хмыкнула. Никаких эмоций — ни гнева, ни боли, ни жалости. Только пустота, как будто огонь, что когда-то полыхал в её груди, выжег всё дотла, оставив лишь пепел.

Диме Эльвира тоже звонила. Альбина видела, как он посмотрел на экран, как его пальцы дрогнули, как дернулась щека, но он лишь хмыкнул — так же горько, как она сама, — и выключил телефон. Они не обсуждали это. Не обсуждали ни Эльвиру, ни Артура, ни звонки, ни хозяйку. Они просто существовали рядом, в этой маленькой квартире, где каждый угол был пропитан их общей болью. Дима молча варил кофе по утрам, отдал ей одеяло, когда она заняла диван на кухне, и не спрашивал, как она. Он знал. А она знала, что он чувствует то же самое.

На работе ее встретили глаза коллег: всезнающие, у кого-то сочувственные, у кого-то злорадные. Ее быстрый рост, а потом столь же стремительное падение не прошло незамеченным, новости разносились по компании как лесной пожар. Альбине было все равно.

Она пришла на работу к девяти, высидела все совещания, отвечая за свое направление ровных, холодным, лишенным жизни голосом, глядя прямо перед собой, но внимательно отвечая на все вопросы, не давая поймать себя. Не страшась встречи с Артуром, даже в коридоре – ведь знала, что хуже ей уже не будет.

Однако на работе Артура не оказалось. Не появился он и во вторник, и в среду.

Коллеги знали, где он, но Альбина не интересовалась, не спрашивала, не прислушивалась к сплетням. Как робот выполняла свои функции, почти ни с кем не разговаривая. Даже попытки Ирины Александровны вывести ее хоть на что-то оказались неудачными.

— Если вы ещё раз скажете, что приложения к соглашению не готовы, — отчеканила она в телефон, глядя на экран ноутбука, где краснели исправления в документе, — в пятницу на стол Ярослава Геннадьевича ляжет служебная записка. В ней будет написано, что Воронов Александр Иванович, начальник отдела развития сельских территорий, принял решение отказаться от соглашения с «Миита-строй» в части реставрации домов культуры в