Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Он ничего не сказал. Только обнял. Прочно. Тепло.

Слёзы лились без конца, и я не пыталась их остановить. Всё, что накопилось за годы — одиночество, страх, гнев, предательство, потерянное детство, обман — всё вылилось наружу. Мне казалось, будто я вот-вот исчезну от этой боли.

Это было слишком. Слишком, чтобы принять.

Слишком, чтобы понять.

Слишком, чтобы вынести.

Научиться прятать свою боль за улыбкой. Мне нужно стать кем-то другим, чтобы выжить. Мне нужно стать Жизель. Научиться говорить — и молчать, когда надо. Научиться защищать себя — даже ценой предательства других.

Но смогу ли я?

Я никогда не смогу чувствовать себя полноправной частью императорской семьи.

Я — бастард. Ошибка. Случайность.

Меня проще уничтожить, чем признать.

Я сжала в ладонях спину его пиджака, чувствуя, как в шрамах на моих пальцах начинает покалывать. Но физическая боль была ничто по сравнению с тем, что разрывалось внутри меня.

И всё же — Лоренц не отступал. Он не требовал слов, не задавал вопросов. Просто стоял. Его ладонь гладила мои волосы, успокаивая, как шёпот: «Я здесь».

— Ласточка, ты можешь рассказать мне всё, — прошептал Лоренц, склонив подбородок к моей макушке и осторожно поглаживая спину. — Сейчас, если захочешь. Или потом. Но знай: я рядом. Я — тот, на кого ты можешь опереться.

— Я не знаю, на кого могу положиться… — прошептала я, и слёзы начали пропитывать ткань его рубашки. — Все, кому я доверяла… они врали мне с самого начала…

Стоило в памяти всплыть прежним лицам — Криста, Жизель, — как рыдания усилились. Я всхлипывала, захлёбываясь собственной болью, но Лоренц не отпускал. Он крепче прижал меня к себе, давая возможность разрыдаться без страха и стыда.

— Я не знаю, что с тобой произошло, — тихо сказал он, — но одно я знаю точно: это не конец. Есть те, кто готов быть с тобой по-настоящему. Кто не предаст.

Я подняла заплаканные глаза и застыла, встретив в его взгляде тепло и неподдельную искренность. Он не обвинял, не допытывался, не смотрел с высока. Он просто был. Присутствовал. И этого оказалось достаточно, чтобы моё сердце, стиснутое в кулаке боли, начало биться ровнее.

Под этим взглядом тяжесть, будто нависшая над душой крыша, приоткрылась, и в щель, как робкий луч солнца, пробился росток надежды. Хрупкий, но живой. Возможно, не всё потеряно. Возможно, я смогу начать сначала — с тех, кто действительно рядом.

Через какое-то время Лоренц, не отпуская мою руку, повёл меня прочь от дворцовой суеты — в сторону кустарного лабиринта. «Подальше от лжи и лицемерия», — сказал он, улыбнувшись. Мы уже почти дошли до центральной беседки, как небо вдруг разразилось громом, и на нас хлынул ливень. Мгновенный, летний — он охватил всё пространство, словно небеса сами не могли сдержать слёз.

Мы промокли не сильно, но достаточно, чтобы ощутить прохладу. Лоренц снял с себя твидовый пиджак и аккуратно накинул его мне на плечи.

Он улыбался, несмотря на непогоду. И в этой улыбке было что-то заразительное — словно само небо на мгновение прояснилось.

Мы сидели молча. Казалось, прошла вечность, хотя минули всего какие-то минуты. Я понуро опустила голову на крепкое плечо Лоренца, и мои всхлипы становились всё реже — сердце начинало успокаиваться. Дождь, обвиваясь вокруг беседки, пел свою тихую, бесконечно нежную песнь, и в этом шелесте воды, в её ровном плетении с ветром, возникал странный уют — словно нас окутал хрупкий, но надёжный кокон, в котором можно было наконец выдохнуть.

Я слушала его дыхание — ровное, тёплое, уравновешенное, — и в тот миг чувствовала себя в безопасности. С каждым его вдохом что-то тяжёлое уходило из меня, растворяясь в воздухе, пропитанном ароматом мокрой травы и тёплой кожи.

Секунды тянулись, но в них словно помещалась целая жизнь. Мы не торопились покидать этот момент. Он был прост, как сама истина. Мир за пределами беседки перестал существовать — он подождёт. Сейчас существовало лишь это: моё ухо, ловящее его дыхание, и его ладонь, лежащая поверх моей.

— Лоренц… — прошептала я так тихо, что сама испугалась собственной хрупкости. Но он услышал. Наклонился ко мне, глаза — внимательные, мягкие.

— Иногда мир кажется мне слишком сложным, — продолжила я, едва сдерживая дрожь, — и я боюсь, что не справлюсь с ним. Но с тобой… с тобой мне кажется, что я могу всё.

Он не ответил сразу, лишь поцеловал меня в макушку, и его рука крепче обвила мои плечи.

— Если честно, — хмыкнул он с привычной полуулыбкой, — я всё равно не понимаю причины твоей печали. Но знай, я — навеки твой слуга, Офелия.

Эти слова, произнесённые без тени иронии, с такой тёплой преданностью, рассмешили и растрогали меня одновременно. Что-то незаметное отступило, стало легче. Я уткнулась в его плечо, промурлыкав в ткань:

— Спасибо тебе…

Он вывернулся из объятий, встал на корточки передо мной и склонил голову на мои колени. Его волосы были влажными, пахли дождём и кожей, и когда я провела по ним пальцами, сердце сжалось от нежности. Энергичность, что всегда исходила от него, теперь сменилась редкой покорной тишиной. Мы молчали — но не из неловкости. В этой тишине было доверие, будто мы оба знали: не всё можно и не всё нужно называть словами.

Он поднял голову, его янтарные глаза смотрели в самую суть моей души.

— Я всегда рядом, Офелия, — тихо сказал он, поднеся мою ладонь к своей груди, к сердцу. — Ты не одна. Никогда.

Словно в ответ на его обещание, я почувствовала, как тяжесть на душе понемногу растворяется. Мы могли справиться. Вместе — мы могли. Эта мысль, простая и светлая, придавала мне сил. Мир казался чуть менее пугающим, когда рядом был тот, кто готов идти рядом, не требуя ничего взамен.

Лоренц, заметив, что я стала дышать ровнее, поднялся и подошёл к арке беседки. Выставил руку наружу, под дождь, позволив каплям скользить по коже. Они стекали по его ладони, будто считывали его волнение.

— Офелия, — сказал он, и в голосе его зазвучала новая нота — серьёзная, почти настороженная. Я сразу напряглась. Он перевёл на меня взгляд, и янтарь его глаз потемнел, как мёд в бурю. — Мне нужно сказать тебе нечто важное. Но ты должна решить — хватит ли в тебе сил услышать это.

Сердце сделало рывок, будто натянутая струна. Влажный воздух стал густым, будто всё пространство между нами затвердело, и теперь его приходилось преодолевать шаг за шагом.

— Говори, — произнесла я, скрывая