Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Я вскинула брови, не веря, что он позволил себе столь дешевый выпад.

— Я перестала носить их после нашей первой встречи, — отчеканила я, глядя ему прямо в глаза.

В памяти всплыл тот самый его пиджак, небрежно брошенный в пакет, который так и лежит, забытый, где-то у меня в комнате. «Я скажу, когда ты его наденешь», — вспомнилось неожиданно отчётливо. Я поёжилась. Странное воспоминание, слишком интимное и одновременно пугающее.

Нивар усмехнулся. Его глаза опустились с притворным равнодушием, но в этом было что-то от охотника, наблюдающего за жертвой, прежде чем шагнуть вперёд.

Мурашки пробежали по коже, и я вдруг поняла, как быстро он умеет отравлять воздух вокруг. Было в нем нечто одновременно и отталкивающе опасным, и притягательным. Как пламя: хочется приблизиться, даже если знаешь, что обожжёт.

Я сглотнула — не от страха, а от злости. Мне не хотелось быть уязвимой перед ним. Я держалась уверенно, но внутри чувствовала, как в груди нарастает тревожный стук — будто предвестие новой игры, к которой я ещё не знаю правил.

— Очень хорошо, госпожа Хаас, — Нивар сделал глоток шампанского, не отрывая от меня взгляда. — Смотрю, вы вливаетесь в высшее общество с поразительной стремительностью.

— Это не так уж сложно, граф Волконский, — с хладнокровной усмешкой ответила я. — У меня, как оказалось, врождённая склонность к светской жизни. Да и мой отец — человек не последнего влияния.

Я сознательно брызнула ядом, словно желая проверить, насколько глубоко он готов нырнуть в эту игру. Однако в этот раз он не ответил. Ни улыбки, ни язвительного взгляда. Лишь глоток шампанского и молчание. Его взгляд задержался на моём лице, скользнул по распущенным волосам, влажным от недавнего ливня, — и я ощутила, как он читает меня, словно страницу в давно забытой книге. От лёгкой дрожи на губах до затуманенного блеска в глазах.

Он закусил губу, прикрыл глаза и, будто устав от собственной роли, потёр пальцами переносицу.

Я отвернулась. Сделала это демонстративно, словно давая понять, что мне всё равно. Но предательская дрожь кожи выдала моё напряжение — слишком знакомое, слишком личное. Когда холодные пальцы скользнули по моей шее, мягко убирая прядь волос, моё сердце сорвалось в глухую бездну.

Глаза лихорадочно метались по залу, в отчаянной надежде, что никто не видит. Рука моя невольно сжалась, как перед ударом.

— Ваше Сиятельство, — прошептала я, стараясь держать голос ровным. — Вам не стоит позволять себе подобное в столь публичном месте.

Я слегка повела плечом, ускользая из-под его руки. Сделала последний глоток шампанского и поставила бокал на стол, не глядя. В краешке зрения мелькнуло его лицо — всё то же напряжение, неуместная на его лице смесь надменности и… смятения?

Он будто бы хотел остаться, задержаться, сказать что-то ещё, быть ближе. Но момент, как и место, не позволяли. От этого двойного несоответствия мне стало не по себе. Я приоткрыла рот от неожиданности, затем поспешно сомкнула губы и отвела взгляд.

Я внутренне взметнулась тревогой — его прикосновения прозвучали, как вызов. Осторожно оглянувшись, я убедилась: траурная толпа поглощена своей собственной скорбью. Никто не замечал нас. И всё же ощущение опасности, почти физическое, сдавливало грудь.

— Здесь не место для подобной близости, — произнесла я, стараясь придать голосу строгость, но сама чувствовала, как он предательски дрожит от внутреннего напряжения. Его глаза, ничем не примечательные на первый взгляд, вдруг заискрились мрачною игрой. Я знала этот взгляд — он был сродни шторму, набегающему на берег, и каждый раз не знала, принесёт ли он разрушение или откровение.

Граф чуть прищурился. Улыбка его была ленивой, многозначительной и пугающе честной.

— Но как мне устоять, когда ты рядом? — выдохнул он, и в его голосе сквозила темная искренность, способная разбудить и страх, и томление. Его дыхание коснулось моей кожи, теплое и странно умиротворяющее — до тех пор, пока не исчезло, оставив за собой болезненное ощущение пустоты. Его пальцы отступили, но память о них осталась — тенью.

Я сжала губы и, не выдержав, схватила его за край рукава.

— Идём, — приказала я почти шёпотом, и потащила его за собой — прочь от людских глаз, прочь из зала, где за бокалами шампанского плелись династические интриги.

Он послушно шёл за мной. Мы пересекли зал, скрываясь за колоннами, и я ступила на мраморные ступени, по которым вился красный императорский ковёр. Я бежала всё выше, приподнимая подол своего траурного платья, даже не оборачиваясь на Нивара — мимо статуй, мимо портретов предков, мимо золочёных дверей, ведущих в покои, давно запертые и забытые.

Я слышала его шаги за спиной. Он не задавал вопросов, но я знала — он чувствует, куда мы идём. Лоренц однажды упомянул о старой башне — пустынной, почти проклятой. С тех пор, как умерла Императрица Анели, туда никто не ступал. Башня хранила её тень, и, быть может, нечто большее.

Я не знала, что увижу наверху.

У двери, увенчанной гербом императорского рода, я остановилась, чтобы перевести дыхание. Я потеряла счёт лестницам, давно оставшимся за спиной, и, позволив себе на мгновение оглянуться, встретилась взглядом с Ниваром. Граф обогнал меня и уверенно толкнул массивную дверь. Та дрогнула, издав длинный, протяжный скрип, словно просыпаясь от летаргии. Сильные мужские руки справились с тем, чего не решались коснуться десятилетиями.

Перед нами раскрылась терраса. Пустая, безмолвная, словно замершая во времени. Лишь на мраморных перилах сидела одинокая птица, серой тенью наблюдавшая за нами. Её взгляд был почти человеческим — в нём читался вопрос: «Что вы здесь забыли?» Но прежде чем мы успели ответить — даже мысленно — она сорвалась с места и исчезла в вечернем небе.

С высоты башни город казался игрушечным — огромным папье-маше из пёстрых коробок, соеденённых в странном порядке. Фонари, витрины, огни вывесок отражались в стёклах, создавая мозаичное сияние — обманчиво-радостное. Но внизу не чувствовалось ни движения, ни звуков — будто весь город погрузился в глубокий, нежеланный сон. Траур сочился из каждой улицы Верхнего города, пронизывая всё — камень, воздух, свет.

Я сделала шаг вперёд и огляделась. На полу лежали кучки песка и сухих листьев — следы забвения. Башня, казалось, хранила в себе дыхание женщины, чьё имя больше не произносили вслух. Сырость, пыль, отголоски прошедшего дождя — всё это витало в воздухе, заполняя лёгкие вкусом прошлого. На небе меж рваными облаками тонко вырисовывался серп нового месяца — хрупкий, как обет, данный в ночи, хотя солнце еще не уступало позиций.

Ветер трепал мои волосы, застилая глаза.